«ПРИТЧИ О ГОРИЧЕВОЙ»
«ПРИТЧИ О ГОРИЧЕВОЙ»
«И, приступив, ученики сказали Ему: для чего притчами говоришь им?
Он сказал им в ответ: для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано, ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет; потому говорю им притчами, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют...»
Истинные знания не даются случайным людям. Неслучайны книги Горичевой, неслучайны её размышления, не случайное явление она сама. То, что пишет Татьяна Михайловна в книге «Пустыня растёт», похоже на разговор с Богом. Причём разговор этот – прерывистый, страстный, возвышающе доходчивый – продолжается ежедневно и ежечасно. Потому и обрёл он – естественно и без натуги – дневниковую форму. Причём в дневнике этом мысли, рассказы и сообщаемые знания имеют притчевый характер. Притча в первоначальном своём значении – «особый случай». Татьяна Горичева и её герои, как раз и есть – «особый случай». И говорить об авторе книги хочется именно так: держа в уме притчу как устоявшийся жанр, но не забывая и про «особый случай»...
Вспышки озарений
Жила в Петербурге девочка. И спрева, как и многие из нас – видя не видела, слыша не слышала. Но прошло время – стала она зорче и сердобольней, стала защищать женщин, а затем мужчин, животных, природу. И за это дана была ей любовь и дано осознание: Всевышний – всюду. Тем, кто видит сердцем, посылает Он тайное знание, эмоциональный ум, блаженство влечений. За такое философское инакомыслие её и стали преследовать: отнимали работу, отдаляли родных, лишили страны и города, а позже, во время вынужденной эмиграции, отняли сказку об умной и боголюбивой Европе. Но чем больше отнимали у Горичевой люди – тем чаще получала она свыше вспышки озарений и крупицы неложных мыслей. Такие крупицы своих и выловленных из ноосферы мыслей и привели её к собственному мировидению, запечатлённому в образах людей, зверей, растений...
Но тут подступили наши дни. Жизнь завернулась тугим винтом. Снова потребовалось вернуться к началам, чтобы день сегодняшний не стал концом и мыслей, и надежд, и упований, словом возвратиться к порогу или к пределу возможного...
У порога
К словам Мармеладова, приводимым Горичевой, неожиданно добавил ещё три и одну букву изменил. Получилось: «Бедность не порок. Нищета не порок. Нищета – порог». (Нищета во время чтения предстала, как и в Евангелии, отказом от злобной корысти, и в то же время, если и не самим царством Божием, то хоть его ощущением). Так вот: нищета, – а точнее отказ от комфорта и стяжательства в пользу «простоты» и неукрашенности духа – порог, за которым небо везде. И под ногами, и над головой. Этот порог предчувствие великого и единственно верного шага, после которого – прозрение, вечность, любовь.
На такую поправку натолкнула страница из дневника Горичевой, где она, вслед за цитатой из Достоевского, приводит стихи Виктора Кривулина. Стихи начинаются так: «Бог помогает больным обезьянам /очеловечиться – больше любого /из говорящих о Боге, – минуя /минное поле смысла и выводя на тропу неземную /к речке сознания...» А заканчиваются: «Теплятся в клинике шёрстка и шкурка, /тлеет зрачок нападобье окурка /Жертва гуманная – с выпитым мозгом. /Но восполняется всё, что отняли, /древним эфиром. /Тело печали – телом сменяется звёздным».
Здесь-то, – как приподнимающий над землёй ласковый смерч, – и охватывает вера во всеобщее восстановление, в апокатастасис, о котором и мне приходилось писать в романе «Пламенеющий воздух» (так древние греки называли животворный и всепроницающий эфир). Именно за строками Горичевой и Кривулина почуялось: мы стоим у порога великих дел. Однако переступить порог, отказаться от намеренного умервщеления всего и вся в пользу воскрешения того, что было и будет – пока выше наших сил. Правда, когда нет сил смотреть на мир людей, можно прикрыть веки и прикасаться к складкам умной коры: к стволам деревьев!
Горичева и деревья
Чтобы воспроизвести поток жизни в теле растений, лучше всего ощущать его на слух и на ощупь: «Одни деревья, только лишь деревья, чтоб ни писал я только ствол и ветви, да осторожное в сухом бреду качанье, с моей руки в реальный мир слетало...» Так когда-то, за 40 лет до прочтения книги Горчевой, вычертилось на обрывке нотной бумаги.
С годами осязание и слух слабеют. Однако у Горичевой – ощущение разумной жизни растений пребывает в целости и сохранности. У неё деревья бессмертны и незаменимы для человека. Вот как об этом в книге: «Деревья обучаются и вспоминают. Они вообще потенциально бессмертны. Живое у них обволакивает мёртвое... У растений корни, ствол, листья всегда растут и множатся».
Так и у человека: клетки мертвеют, но тот, кто хочет жить полной жизнью, – постоянно помогает возникать новым клеткам. Мёртвых людей, продолжающих тупо выполнять привычные действия – вокруг пруд пруди. Это те, кто не хотел сотрясающих оживлений, те, кто не обновлял себя творчеством в любом деле...
О чём бы ни думал человек он всегда думает о бессмертии. И жизнь деревьев – укор людям умершим раньше смерти. Поэтому так страстно и трепетно переживает Горичева захват земли пустыней лишённой растений, хотя и чувствует в пустыне невидимые ростки нежности и силы.
Пустыни климатические подобны пустыням человеческим. Глянем вокруг: на равнинах и возвышенностях – копошится народ, но горы и долы неодушевлены, пустынны. Выросли огромные здания, а пересыпают в них песочек мёртвых слов «творители» нравственных пустынь. Вот бы осознать это. Вот бы научиться осознаванию сути вещей, а не скольжению по их поверхности. Но... Деревья учатся, а среди людей царит духовное безделье. Мы сражаемся и воюем друг с другом и с самой жизнью, предпочитая возвышающему бытию медленное удушение смертью. А деревья, – они вне борьбы видов! И при этом – индивидуальны в своей неделимой общности. От такого понимания все последующие страницы книги Татьяны Горичевой озаряет жизне-притчевая радость. Так и кажется войди она сейчас в лес – стронутся с места и обступят её деревья, затрепещут зеленью, начнут говорить и каждый голос будет отчётливо слышен в многоголосии их бесед. О чём беседы? Конечно, о вечной жизни, о которой любой черешчатый двухсотлетний дуб знает больше любого из нас.
Звери и Горичева
Мыслей о наших учителях и безмолвных спутниках, о домашних и живущих на воле животных в дневниковых записях столько, что кажется: едва ли они человековместимы. По словам Андрея Платонова: «Всякая мелочь жизни достойна сожаления». Но звери – даже самые малые – не мелочь! Презираемые за безответность, убиваемые за тягу к свободе, мало они возлюблены современным человеком. А ведь Создатель поручил человеку о животных заботиться. Исполним ли мы в полной мере поручение Божие? Не знаю. А вот киты, дельфины, собаки, кошки о человеке заботятся, охраняют и выручают его.
Горичева приводит случай с Кропоткиным. Князь любил и умел заливисто лаять. Я сам в детстве пробовал. Среди блеянья, мяуканья и детского рыка – лай оказался самым человечным из не свойственных человеку звуков. Поэтому рассказ Горичевой о том, как Кропоткин тонул в Амуре и вдруг, уходя под воду, залаял и с берега ему ответили переполненные радостью жизни, а не смертельной тоской псы, как ухватился он за этот лай, за эту соломинку и выбрался на берег – я верю свято. Князь поиграл лаем, поюродствовал. Это и спасло.
Об играх зверей – важный виток мыслей Горичевой: «Игривость зверей, отрицание тоталитарного мышления стало идеалом и для человеческого поведения». И даже для Всевышнего! У Горичевой есть и об этом: «Бог творит играя. София – художница перед Богом, связывающая мир нетварный и тварный, о ней сказано в притчах Соломона: И была радостью всякий день, веселясь пред лицом Его во всё время». Упоминает – и очень к месту – Горичева и о Розанове, который призывал молодожёнов веселиться, играть, визжать малыми щенятами. Быть «собаками Божьими» на «Божьем дворе», вслед за Розановым, советует молодым и Татьяна Михайловна. Правда, игра игре рознь: есть игры, как один из видов творчества. И есть игры – вид алчного стяжательства... От познания игр и жизни животных вьётся прерывистая тропка к смиренно-кроткому осознанию человеком себя самого одним из видов приматов.
Кроткая –
её любимая героиня. И при чтении «Пустыни» становится ясно – почему. Кротость усмиряла львов. Кротость невест укрощала дикий норов сорвавшихся с цепи мужиков. Кротость кошки вспоминал и не мог забыть Варлам Шаламов, искавший любимое животное в кошачьих камерах и городских заулках. Кротость и для Горичевой заполняет дворы-колодцы Петербурга, где вспомнился ей рассказ Шаламова.
В кротости – скрытое могущество мира. Кротко позволил себя распять Иисус. Кротко смотрит на мир обрекаемое на смерть зверьё. Кротость слышится в шуме листьев и волн. С дивной кротостью из бесконечных вырубок и лесных гарей пробирается к нам со своим мыслесловием и Татьяна Горичева! Дорога вокруг темна. Позади – пустоши загубленных судеб. Впереди «порнографическая прозрачность» европейского быта. Сбоку – разбой. Под ногами – грязь сплетен и свар. И вдруг – чисто-цветущее пространство ставшего трёхмерным «Дневника», из которого и уходить не хочется. А необходимо! Потому-то Горичева, с кроткой решимостью и выходит из книжного переплёта, как из родного дома, и окунается в грубо-ранящую сегодняшнюю жизнь. При этом тютчевская: «...кроткая улыбка увяданья, /Что в существе разумном мы зовём /Божественной стыдливостью страданья» – ей сопутствует ...
Горичева и справедливость
На одной из страниц дневника – кручина о вопросе Ивана Карамазова, до сих пор не получившего внятного ответа: как соединить Бога и страдания невиновного? Нет Бога? Или – нет справедливости? И то, и другое – есть! Нужно лишь отличать Высшую справедливость от вздорных человеческих запросов на справедливость моментальную. Нужно отличать присутствие в себе Бога от пустых о Нём разглагольствований!..
Любая книга дана для того, чтобы читатель домыслил утаённое или недосказанное автором. Вот и домысливаю вслед за Горичевой: Бог справедлив в том, что всё предвидит, но не всё предопределяет. Бог отдал справедливость в управление человеку. Как же человек добивался справедливости? Чаще всего – спустя рукава. Отлынивал, пускал на самотёк. Даже не осознавал: каждому – своя справедливость. Что справдливо для Ивана – несправедливо для барана! Расчесть кому и как воздавать по справедливости – великий труд, сродни каталогизации тысяч томов проведённой когда-то Николаем Фёдоровым. С такой каталогизацией справедливости не справились пока ни правители всех стран и народов, ни прокуроры, ни церковный официоз. Это в сказках справедливость всегда побеждает. Казалось бы, и в реальной жизни – чего проще? Осуществить мечту захребетников: раздать всем поровну и воцарится справедливость. Ан нет! Пробовали. Обожглись. Старая алчность загрызла молоденькую справедливость, золотой телец заколол её рогами. Но всё-таки кто-то же приближался мыслями-поступками к справедливости? Мало кто, чаще всего мудрые шуты и прозорливые юроды.
Горичева и юродство
«Юродство самый таинственный и скрытый подвиг в православии». Написав это Горичева тут же зорко обнаруживает юродство во многих проявлениях русской жизни. Любимый русский персонаж Иван-дурак у Горичевой тоже из породы юродивых. Иван – дар свыше. Он словно бы говорит: Я-то умный. Да мир – дурак! А по Горичевой: «Иван-дурак одушевляет всё вокруг: на горшки надевает шапки, ему служит серый волк, сивка-бурка, конёк-горбунок... Иван-дурак из породы юродивых, которые всё делают наоборот, свободны от условностей, законов, самой морали...»
Юроды у Горичевой – наделены могучим прозрением и прямодействием. Да такими они и были в Византии и на Руси! Взять знаменитого Николу Салоса, протянувшего Грозному Ивану (тоже вобравшему в себя неоспоримые черты юродства) кусок мяса. «Покушай, Иванушко, покушай»,— приговаривал юрод. «Я христианин. Мяса постом не ем»,— отвечал царь. «Зато плотью и кровушкой человеческой питаешься...» Смутили царя слова юрода. Никола остался жить.
Мир сквозь призму имморализма – особый мир. Попирание ложной святости – особая задача. Не подарочные бриллианты сановных жён свисают с шеи юрода, не перстни изящных мужей с пальцев скатываются – боль мира лохмотьями виснет!
И всё же Горичева не была бы собой, если бы не выделила в отдельную категорию юродство женское. Графически выверенно изображает она это явление, попутно пересказывая притчи о Серафиме Саровском и Пелагие Серебрянниковой, которую называли «Второй Серафим». Женщине юродствовать сложней. Трудно унять природную стыдливость, нестерпимо открывать телесную наготу. Трудно попирать права плотоядных мужчин, заявленные на прекрасный пол. Но русские женщины-юродивые могли и это!
Пустыня цветёт
В детстве, в Алёшковских бесконечных песках, заплутав среди жгучей желтизны, увидел я краем глаза ящерицу. Глаза громадные, ярко-зелёные. В той бесконечной пустыне она одна была живой, потому что я уже чувствовал себя иссохшим и мёртвым. Ящерица вдруг замерла на месте, глянула на меня и быстро взобралась на песчаный холм. Я пошёл за ящерицей, она привела к молодой сосновой роще...
Да, так! И в природе, и в окаменевшей от алчбы и спеси пустыне человеческой цветёт жизнь. Есть она в людских пустынях Европы, есть в арктических зонах, в африканских беспробудно-душных лесах. Есть чисто биологическая жизнь и в горичевских притчах. Листая страницы книги, чувствовал я эту жизнь кончиками пальцев...
Но главная притча Горичевой – вобравшая в себя все остальные – это притча о том, что стержень жизни человеческой есть некое тайно звучащее в нас повествовательное сопровождение, рассказывающее о недальновидных людях, возомнивших себя «боссами» природы и вместо воскрешения ушедших занялись безотрывным уничтожением зверей, рыб и себе подобных...
Как хотелось бы сказать: прочитав книгу Татьяны Горичевой люди (или хотя бы несколько человек) – изменятся. Заполнится живой листвой пустыня внутри человека и вокруг него. Но пока этого нет как нет. А ведь будет обязательно! Подобно космонавту, выходящему в открытый космос, не зная вернётся ли он в свой корабль, должен человек уже сейчас готовиться к грядущей тонкотелесности и сладкой притчевости сверх-бытия!
.png)
