«АЛХИМИЯ ЛЮБВИ»
«АЛХИМИЯ ЛЮБВИ»
Второй роман американского писателя Нейтана Хилла «Велнесс» способен здорово встряхнуть – при всей его размеренности и неторопливости в конце все нити сплетаются в идеальный узор и приходит настоящий читательский катарсис.
История любви Джека и Элизабет начинается с романтической встречи в студенческие годы, проходит через полную деконструкцию отношений в браке – и возвращается обратно к взаимопониманию и сближению уже на новом, взрослом уровне (том, на котором человек дорастает до понимания, что другие люди – другие). В тексте часто упоминается теория U-образной кривой счастья (в детстве и старости человек счастливее, чем в середине жизни, а лет на сорок приходится полное «дно»), и, поразмыслив, я пришла к выводу, что текст так и построен, U-образно.
В начале немного слишком сопливо-сахарно, в стиле любовных романов, описывается знакомство героев и начало их отношений. Затем писатель использует прием «прошло двадцать лет», и читателю показывают семью Джека и Элизабет в состоянии полного раздрая: здесь кривая достигает дна, а язык обретает холодную рассудочность, становится нарочито лишенным художественной изобразительности. При этом степень едкой сатиры, черной иронии над человеческими слабостями и верой во всякую чушь, достигает апогея.
Тут Хилл отрывается по полной: вот Элизабет воспитывает сына в соответствии с психологическими исследованиями и экспериментами (ссылки на публикации прилагаются), а тут целая группа (можно сказать, секта) людей верит в визуализацию и в то, что мир отвечает всем нашим желаниям, надо просто правильно желать. Отец Джека, заведя фейсбук, попадает в водоворот публикаций о теориях заговора и безоговорочно начинает во всё это верить. Джек пытается переубедить отца и с удивлением обнаруживает, что и сам всё это время верил в похожую чушь. Текст передразнивает то занудную научную монографию, то инструкции в стиле «Лайфхакера», то провоцирующие холивар посты в соцсетях, то публицистические статьи: писатель насмехается, глумится, издевается – и делает это мастерски, местами очень смешно. Чего стоит великолепная глава об алгоритмах, объясняющая поведение неопытного пользователя в соцсетях, которого искусственный интеллект водит сначала за ручку, а потом за нос, и главное, ничего личного, just business. Многословные объяснения каждого движения мысли, душевного порыва, состояния героев с погружением в их понимание ситуации, в какой-то момент начинают раздражать, потому что выглядят достоверными – зачем так подробно, когда всё так ясно? Но это обманка, которая удается на пять с плюсом: продравшись сквозь все разъяснения, осознаешь, что герои ничего не знают ни о себе, ни друг о друге, ни о мире, и никакие теории, научные или эзотерические, никакая вера, никакие лайфхаки не помогают им что-то о себе и другом (вроде как близком) на самом деле понять.
Читать то смешно, то стыдно (узнаешь себя и многих в окружении), то даже страшно – вот, значит, какой ты, «венец творения»! Даже не «квинтэссенция праха», а квинтэссенция глупости! Циничная, жестокая честность и точность препарирования, вскрытия человеческой натуры заставляет продолжать вглядываться в это «кривое» зеркало (кривое ли?):
«Многие взрослые тратят немалые ресурсы психики на то, чтобы быть нормальными, не выделяться, выстраивать такой образ себя, который был бы приятен другим и приемлем в обществе. Эти взрослые воспринимают своего внутреннего чудака как источник тревоги и угрозы, как клубок нежелательных импульсов, и поэтому они изо всех сил стараются усмирить его и затолкать поглубже. Для них кривое зеркало слишком кривое. Их задевает то, что они там видят, тот отталкивающий и непрезентабельный образ, который воплощает в себе их тщательно скрываемое “я”».
Если богатый и безвкусный дом Огастинов, в котором выросла Элизабет, – метафора жизни, выстроенной по заданному обществом лекалу, то запертый четвертый этаж, захваченный летучими мышами, с ядовитым воздухом и наслоениями сверкающего гуано, – тот самый внутренний «чудак», от которого многие отворачиваются во взрослом возрасте, и он томится, запертый в темноте, иногда вырываясь по ночам. Это красивый образ, страшный, впечатляющий.
Как и в реальной жизни, в тексте много бытовухи, которая разрушает героев, но параллельно Хилл рассказывает истории их семей и детства внутри этих семей. Понятно, что на самом деле у большинства людей было странное детство с кучей навязанных родней установок, потихоньку приучающих к лицемерию, меняющих личность, и даже если удается, как Джеку и Элизабет, выбрать собственный путь, отказавшись от родительского влияния, все равно дальнейшее растет на полученных в детстве травмах и привычках к самообману. Хилл говорит: вот вам пара самых обычных людей, которые встретились, поженились и пытаются быть семьей, но им сложно, потому что из прошлого тянутся длинные хвосты наносного, чужого, навязанного. Но и дальнейшая жизнь продолжает это триумфальное шествие, добавляя новые шаблоны и заблуждения через общество, работу, начальство, соцсети, соседей: и вот перед нами уже не изначальные Джек и Элизабет, а две замусоренные, загаженные непонятно чем души, которые искаженными фасадами повернуты друг к другу и к миру.
Постепенно происходит деконструкция персонажей, превращение их из уникальных, интересных, умных, симпатичных – в узколобых, несимпатичных, самовлюбленных, упивающихся своей иллюзорной индивидуальностью. То же Хилл делает с их вдохновляющей романтической историей любви: она распадается, разлагается и медленно умирает под наслоениями лжи, умолчаний, прошлых и нынешних тайн каждого из супругов. Они уходят всё дальше от самих себя, запутываются в собственной темноте, живя при этом в полном обмана, зыбком ненадежном мире, где ничто не является правдой, ничего неясно до конца, ни одна загадка не решена, а есть лишь хорошо или плохо рассказанная история.
Но к концу из несовершенств, сомнений, метаний, ошибок Хилл собирает своих героев заново, буквально воскрешает. Они меняются, даже если этого не хотят, и они меняются сознательно, когда оказываются к этому готовы. Они откапывают своих брошенных на чердаке чудаков, заново знакомятся с ними и учатся говорить. После этого можно поговорить друг с другом и наконец услышать. Невероятно трогательные сцены в конце, где Хилл связывает их прошлое с настоящим и будущим, зацикливает время, ставит знак равенства между началом и серединой жизни, возвращает их в полное вдохновения и очарования начало, даруя надежду на новое будущее. И тут стилистически писатель наконец выруливает из нижней части U-образной кривой снова наверх: текст становится выразительным, сверкающим, завораживающим. Никакого больше глумления – теперь он пишет о Джеке и Элизабет бережно, нежно, баюкает их боль, ограждает их хрупкость и уязвимость.
Разобрав по косточкам, разрушив, опровергнув реальность, Хилл приводит свою Элизабет к единственному надежному ориентиру: собственному сердцу.
«Но она знала, что сейчас любит его. И, вероятно, будет любить его завтра. И, может быть, этого достаточно. Может быть, ей и не нужно ни в чем быть уверенной. Может быть, человеческое сердце просто очень несуразно устроено, и романтические отношения крайне ненадежны, а будущее не определено, но это нормально. Может быть, это и есть настоящая любовь: шаг навстречу хаосу. И, может быть, единственные четкие и однозначные истории – это как раз ложь, выдумки и теории заговора».
Концовка все расставляет по местам. Любовь побеждает. Если есть хотя бы один человек, которому ты веришь и которого любишь, ты обретаешь свободу больше не принадлежать одному лишь внешнему миру с его правилами, миражами и конспирологией. Влюбленные – «алхимики и архитекторы, первопроходцы и баснописцы; они превращают одно в другое; они изобретают мир вокруг себя». Они создают собственный мир, в котором всё – правда.
.png)
