«БОГОЛЮБ ГАЧЕВ»
«БОГОЛЮБ ГАЧЕВ»
Книгу Георгия Гачева «Французский образ мира. Зимой с Декартом» (роман мышления) я начал читать в связи с переводом на французский язык моего собственного романа «Очевидец грядущего». Декарт – интереснейшая фигура! В тексте моего романа и в других вещах, герои и автор часто с ним не соглашаются, при этом отдавая дань поразительно стройной, хоть и оспариваемой теперь с разных точек зрения, декартовой философии. Заинтересовало и жанровое определение: роман мышления, как продолжение, а может даже и венец поразительной серии книг Гачева «Национальные образы мира». В нашем конкретном случае это не просто слова. Это отточенное определение внутренней формы и внутренней сути книги-дневника. Определение, которое плотно и сладко входит в некий гачевский сверх-жанр, названный им «экзистенциальная культурология». Сам он определил эту новую, и как я думаю, станущую когда-нибудь научной дисциплину, так: «Экзистенциальная культурология … мышление об объектах – без отрыва-отвлечения от жизни субъекта = мыслителя как человека. Так возделывается Привлечённое мышление, или «жизне-мысль».
Постараемся и мы не отрываться от жизни и мыслей Георгия Дмитриевича, хотя бы затем, чтобы понять из «чего сделаны» его книги…
Самым интересным в общении с Георгием Гачевым было то, что любую, иногда даже очень высокую мысль, он уютно располагал в ложбинках нашей сиюминутности. Даря мне книгу «Русский эрос» – дело было на одном из вечеров в Русском ПЕН-центре, на Неглинной – он заговорщицки оглянулся и сказал: «Главное сейчас – не книги! Главное наслаждение любым чириканьем жизни. Видели воробьиху? Тут, в переулке, в луже барахталась? Сейчас она – ваш живой Космос и живой Бог! А самочка – просто чудо! И от самца сильно отличается: меньше по размеру, голова и горло сплошь серого цвета, а над глазами – желтоватые полоски. Ну, а книги – они потом, после этой самочки!»
А вот ещё одна из первых, чисто «гачевских» картинок: Вильнюс, Литва,1997 год. Выступления идут своим чередом. Георгий Гачев и Светлана Семёнова получают заслуженные аплодисменты и овации. Но Георгию Дмитриевичу чего-то явно не хватает: он с любопытством, как школьник высматривающий беспорядок в одежде у молоденьких учительниц, оглядывается по сторонам. Из-за этого любопытства он и взобрался с нами, своими более молодыми коллегами, на крышу Вильнюсского университета. Там, на крыше, Георгий Дмитриевич от восторга даже подпрыгнул:
– Смотрите, Борис, ни шелухи, ни грязцы… Ничего этого с высоты не видно, не слышно. Так надо – и в космос. Я имею в виду космос внутренний. Быстро и чисто! В космос – как на крышу! Вот как в космос ходить надо…
Вернувшись в Москву, я написал о той поездке в Литву материал, которому дал подзаголовок: «Репортаж с крыши Вильнюсского Университета». «Литературная газета», где я тогда работал обозревателем, отвела под репортаж целую полосу формата А-2. Думаю, Георгий Дмитриевич вряд ли видел этот репортаж: был занят новыми замыслами, образами. Но тут грянул тихий гром. Увидел-то я с крыши Вильнюсского университета совсем не то, что хотели показать расчётливые хозяева! Увиделся мне мелкотравчатый фашизм, нежелание считаться с Россией, припомнились кривоватые ухмылки и едва заметные, но несущие в себе явную недоброжелательность, жесты тамошних профессоров. Эти-то вильнюсские профессора с доцентами и написали донос в «Литературку», который кончался безапелляционным требованием: немедленно уволить Б. Евсеева за искажение европейско-литовской действительности.
Через несколько дней Главный редактор Аркадий Петрович Удальцов вызвал меня и сказал: «Спасибо за материал. Мне теперь не нужно ехать в Литву, чтобы понять, что там происходит. Возьмите письмо-донос. Я, конечно, не дам ему ходу».
Эти же слова он повторил прилюдно, на планёрке. Письмо и сейчас лежит у меня в плоской железной коробке. А тогда, в 97-ом, я, рассказал при встрече о письме Георгию Дмитриевичу и показал ему репортаж.
Внезапная радость Гачева меня ошеломила.
– Как вы их тряханули! Так им, так!
– Досталось ведь не им, а мне.
– Вы не понимаете. Донос – а на меня часто писали доносы – гробит не того на кого написан, а того, кто его писал. Одно дело - открытое выступление. И совсем другое – тайное доносительство. Так их, так!..
Встречались мы, к сожалению, не часто. Но при каждой встрече он поражал меня прямым, а не косвенным ви́дением вещей, весёлой резкостью суждений, чистотой восприятия нашей – по временам жутковатой – действительности.
Когда готовилась к изданию книга Александра Ткаченко «Сон крымчака, или Оторванная земля», которую я редактировал, Георгий Дмитриевич сразу окрестил её «книгой народа».
– Века и тысячелетия ушли на выделку величайшим Художником-Творцом «Книги народов», – почти кричал он, – да, да! Долгий ход бытия выстрогал из древесины неподверженной гниению, их самобытность. Но пришёл американизм. И своим разнузданным стилем, как арканом, удушает национальное своеобразие! Пришёл прогресс, потом пришёл пролетарий с заводом-фабрикой и водкой… И где, спрашивается, теперь сноровка народов Севера, умевших творить в снегах? Или ещё страшней: приходит одержимый псевдо-арийской идеологией безумец и в декабре 41-го ставит под пулемёт 8000 крымчаков. Где теперь их нежные влюблённости, тонкие кружева их песен? А позже? В близкие к нам времена? Новое надругательство! Объявились в Крыму гробокопатели, начали выковыривать из расстрельного рва, то, что не смогли унести немцы, вынимали из земли обручальные кольца, зубные коронки! А начальство местное чтобы всё было шито-крыто – гласности препятствовало. И сколько же усилий пришлось потратить Александру Ткаченко, – уже в его правозащитной деятельности, - чтобы отстоять права жертв на достойную память!
Георгия Дмитриевича – как и его отца, упрятанного в 1945 году в мёрзлый колымский грунт, – жизнь не ласкала. Но он всё равно любил её: плотски, неотступно, страстно. Из такой иногда разделяемой, иногда отвергаемой любви и родился неповторимый жанр гачевских жизне-мыслей. Он и сам, - как оживший жанр, - шёл чуть коряво, но неотступно навстречу любому явлению или феномену.
Завидев Гачева издалека, я уже знал: сейчас зазвучит кружащая голову речь, затенькают, как настольные часы, последние новости мироздания. Живой, остроумный, затаённо печальный, размашисто обаятельный боголюб Гачев был философом всего нашего космо-эроса и при этом углублённо изучал космос единичного человека. Он оставил нам больше ста томов и вечно зеленеющую рощу прозрений, годящихся как для глубоких раздумий, так и для нежнейших услад!
Последняя встреча с ним была из того же разряда: прочитав подаренный ему месяцем раньше «Романчик», и узнав в одной из героинь собственную супругу, Георгий Дмитриевич страшно обрадовался: «Правильно, правильно, про баб надо! Бабы они в начале всех историй. Так было с Евой, так и с вашим «Романчиком»!
Человека нет – и по-настоящему правдиво о нём могут рассказать только его книги. Все созданные Гачевым сочинения – обновляют нашу мысль, счищают наждаком инерцию и духовную лень. Так и книга «Зимой с Декартом». В названиях большинства глав – вся новизна Гачевской экзистенциальной культурологии:
«Наука как притча. Образный априоризм»; «Материя Бого-сочна»; «Христианское естествознание»; «Везу Декарта в русскую деревню»; «Эх, Семёновна, баба русская!»; «Кинематика и динамика Бога и диавола»; «Самый угнетённый народ в СССР – русский»; «Коитус под политику (картинка из будущего)»; «Декарт в охряпку»; «Путь к просветлению. Житие и роман»; «Сюжет Декарта».
Мне всегда казалось: Георгий Гачев сотворён не из глины – из гибкого и крепкого орехового дерева. Лучшая часть человечества – вообще не глиняная. Она – деревянная: умная, звонкая. Георгий Гачев был наполовину болгарин. Орех для болгар – это мир предков: но и вся полнота мира, состоящая из прошлого-будущего-настоящего. В знаменитых висячих садах Вавилона тоже росли орехи. Причём вавилоняне запрещали простым смертным их раскалывать и есть. А так хотелось почувствовать во рту возбуждающе-терпкий вкус орехового рая! Циолковский называл орех деревом будущего. Именно из такого вековечного орешника, угловатой походкой лесного человека, и явился в нашу жизнь Боголюб Георгий Гачев с его великими и пока до конца не освоенными «Национальными образами мира»…
