«КАК ПУШКИН ОКАЗАЛСЯ БЕЗ СПУТНИКОВ»
«КАК ПУШКИН ОКАЗАЛСЯ БЕЗ СПУТНИКОВ»
Пушкин снова в большой моде. К нему потянулись с разных сторон, из всех утюгов слышны рассуждения о Пушкине, его хотят театры, его хотят все, он снова наше всё. Это, очевидно, запрос на расширение пространства внутренней свободы, на очищение от случайных жизненных порывов и языковой суеты. Это запрос на продолжение жизни. Без Пушкина никак.
Однако Пушкин, как пишет Вересаев в предисловии к своей вновь переизданной прекрасной книге, потому и притягивает внимание, что остается неразгаданной загадкой, гораздо более глубокой, чем сам Лев Толстой. Возможно, добавлю от себя, Пушкин и есть наш единственный гений без всяких примесей, без досадных вкраплений, гений гармоний и имманентных противоречий, гений бунта и покоя, присутствия и отрешенности. Если взять всех тех спутников Пушкина, о которых повествует Вересаев, и сложить вместе, а среди них есть поразительные уникумы, вроде Чаадаева, то Пушкин как явление их всех пересилит. И именно потому останется непонятым.
Чтобы понять Пушкина, нужно быть конгениальным ему, но и этого недостаточно. Нужно обладать страстями его африканских предков и безмятежностью русских снежных равнин. Нужно знать огромный успех у женщин, видеть, как они падают к ногам, как спелые груши, чтобы прикоснуться к загадке пушкинских триумфов. Но карма, даже если ее нет в обычной жизни, заводится в судьбе поэта. За все надо заплатить одиночеством и в конечном счете абсурдом двойничества. Ведь кто такой Дантес? – Эта бледная поганка, по-моему, и есть карикатура на молодого Пушкина, пародия на нашего ловеласа. Вот что читаем у Вересаева:
«Веселый и остроумный француз понравился Пушкину. Дантес стал бывать у него, познакомился с его женой и свояченицами. Соболевский сообщает, что Дантес чрезвычайно нравился Пушкину за его детские шалости: он прыгал, например, на стол, на диваны, – ребячества, к которым был склонен и сам Пушкин до конца жизни. Нравился и своим остроумием, – Пушкин со смехом передавал остроты Дантеса».
Дантес и стихи писал, как, впрочем, и Натали, но это уже за гранью творческого приличия. И вот именно потому, что это был карикатурный двойник, дуэль была неминуема. Пушкин знал по опыту своего дон-жуанского списка, что недоступных женщин не бывает, и его юная, кокетливая жена не составит исключения. Ведь если сложить все приемы соблазна, которые использовал Дантес для покорения Натали, то это же сумма приемов самого молодого Пушкина в его легкой ссылке в Кишиневе и далее везде. И когда Натали рассказывала Пушкину и отдельно жене Вяземского, что Дантес достал пистолет и угрожал застрелиться в пустом доме Полетики (подстроенное свидание), то мы принимаем на веру то, что ничего не произошло, хотя эти одногодки страстно любили друг друга. Конечно, можно было бы предположить, что именно из этого пистолета Дантес уже как бы второй раз убивает Пушкина, но это романтические детали. Все спутники Пушкина бросились врассыпную. Жуковский не бросился, но тоже не помог. В дуэли виноваты все, включая пылкое поэтическое воображение нашего гения.
Есть правда и у советских литературоведов, которые настаивали на том, что власти ненавидели поэта. Журналист Краевский в пушкинском некрологе написал знаменитые слова: «Солнце русской поэзии закатилось...» Его вызвал попечитель С.-Петербургского учебного округа князь Дундуков-Корсаков, он же председатель цензурного комитета (на него Пушкин написал ядовитую эпиграмму, высмеивая его продажный зад) и передал неудовольствие министра просвещения Уварова (его покровителя и тоже мишени другой безжалостной эпиграммы Пушкина). Пушкин, оплакиваемый верной или не очень верной женой, встретил смерть в одиночестве. А дальше толпы народа стали ломиться проститься с его телом. Уваров говорил, что книгопродавец Смирдин продал в первые дни после смерти поэта его книг на 40000 рублей – фантастическая цифра!
Вот Пушкин и сейчас вновь в большой моде.
