«НЕКРАСОВ – ЭТО ТАЛАНТ, ДА ЕЩЕ КАКОЙ!»
«НЕКРАСОВ – ЭТО ТАЛАНТ, ДА ЕЩЕ КАКОЙ!»
А Некрасов
Коля,
сын покойного Алеши, –
он и в карты,
он и в стих,
и так
неплох на вид.
Знаете его?
вот он
мужик хороший.
Этот
нам компания –
пускай стоит.
Маяковский. Юбилейное
Стихи твои К*** просто пушкински хороши – я их тотчас на память выучил. Сделай одолжение, присылай мне твой рассказ в стихах – уверен, что в нем есть чудесные вещи.
И.С. Тургенев. Из письма Н. А. Некрасову. 10 июля 1856 г.
Как же много и разного написано о Некрасове! Это и обстоятельные исследования, вроде монументального труда К. И. Чуковского «Мастерство Некрасова», и документальные биографии, как книга литературоведа Владимира Жданова «Некрасов» (в серии ЖЗЛ), бесчисленные диссертации…
Некрасов, разумеется, того стоил, недаром суровый Виссарион Белинский признавал его талант первостепенным (см. заголовок). Жизнь его и поэзия, вызывавшие разноречивые суждения, навсегда остались в истории русской литературы ХIХ века, и, бесспорно, оказали воздействие на поэтов Серебряного века, и не только. Составлять библиографию, впрочем, я не намерен за нехваткой места и времени.
Сочинения Некрасова широко издавались в советские времена, входили в школьные программы, – словом, были весьма кстати с точки зрения трактовки литературной и общественной обстановки в России в ХIХ веке. В последние годы и даже десятилетия интерес к личности и творчеству Николая Алексеевича поубавился.
Тем интереснее было для меня знакомство с книгой поэтессы Олеси Николаевой «Взгляд изнутри: Поэт о поэзии, прозе, культуре» (М.: Русский ПЕН-центр, Библио ТВ. 2024), одна из главок которой называется «Николай Некрасов как персонаж Достоевского».
Сюжет вполне обоснованный: как известно, Некрасов был, так сказать, крестным отцом Федора Михайловича в литературе. Дебютный роман Достоевского «Бедные люди» был опубликован в некрасовском альманахе «Петербургский сборник» 1846 года. Завязавшаяся в те годы дружба, ну или некое единомыслие, продолжились и в последующие годы. Достоевский (в послекаторжный период) печатал Некрасова в журнале «Время».
«Странно бывает с людьми; мы в жизнь нашу редко видались, бывали между нами и недоумения, но у нас был один такой случай в жизни, что я никогда не мог забыть о нем. Это именно наша первая встреча друг с другом в жизни. И что ж, недавно я зашел к Некрасову, и он, больной, измученный, с первого слова начал с того, что помнит о тех днях…» – писал Достоевский в «Дневнике писателя» в январе 1877 года. Писатель вспоминал, как передал рукопись романа «Бедные люди» Некрасову, и в светлую петербургскую ночь, под утро, Некрасов и Григорович явились к Достоевскому, чтобы выразить свой восторг…
Олеся Николаева ошибочно называет рукопись Достоевского повестью, а публикацию относит к журналу «Современник». Но это мелочи, на которые закроем глаза.
Мне интереснее другое: поэтесса выводит генеалогию некоторых персонажей Достоевского из их сходства с судьбой и характером Некрасова!
* * *
Признаюсь, Николай Алексеевич Некрасов не принадлежит к числу моих любимых поэтов. И что же? Понимаю и отдаю должное его творчеству. Есть у него пронзительные строки, которые не могут не тронуть душу. Да, есть. Поэт и журналист выдающийся. Недаром Маяковский со свойственной ему фамильярностью заявлял, что «Некрасов Коля, сын покойного Алеши» «нам (с Пушкиным. – Ю.К.) компания».
«– Неужели это не я написал?»
Так, по воспоминаниям Лили Брик, восхитился и взревновал Маяковский, когда ему вслух прочли «Юбиляров и триумфаторов» (первая часть поэмы Некрасова «Современники»). Цитирую Станислава Рассадина, который свой очерк о Некрасове озаглавил : «Хандра, или Русский страдалец».
О Некрасове наш новатор и ниспровергатель классики отозвался так: «…Нравится то, что мог писать все, а главным образом, водевили. Хорош был бы в РОСТА».
В самом деле, пятнадцать лет своей жизни отдал Некрасов театру: был одним из популярных авторов водевилей (под псевдонимом А. Перепельский), театральным рецензентом.
Некрасова высоко ценили не только современники, но и поэты Серебряного века – Блок, Гумилев, Ахматова, Волошин и другие.
О стихотворной технике Некрасова отзывались так (по известной анкете Корнея Чуковского):
Николай Гумилев: Замечательно глубокое дыханье, власть над выбранным образом, замечательная фонетика, продолжающая Державина через голову Пушкина.
Анна Ахматова: Некрасов, несомненно, обладал искусством писать стихи, что доказывают особенно ярко его слабые вещи, которые все же никогда не бывают ни вялыми, ни бесцветными.
В качестве иллюстрации – фрагмент из Дневника Корнея Чуковского.
«…Когда Анна Андреевна (Ахматова) была женой Гумилева, они оба увлекались Некрасовым, которого с детства любили. Ко всем случаям своей жизни они применяли некрасовские стихи. Это стало у них любимой литературной игрой. Однажды, когда Гумилев сидел поутру у стола и спозаранку прилежно работал, Анна Андреевна все еще лежала в постели. Он укоризненно сказал ей словами Некрасова:
Белый день занялся над столицей.
Сладко спит молодая жена,
Только труженик муж бледнолицый
Не ложится, ему не до сна…
Анна Андреевна ответила ему цитатой тоже из Некрасова:
…на красной подушке
Первой степени Анна лежит.»
(Некрасов имел в виду орден Св.Анны, который перед гробом покойного чиновника несли на красной подушке).
Ну и так далее…
* * *
Образ печальника о судьбах русского крестьянства, ярого противника крепостного права, соратника Белинского и Чернышевского двоится. В чем только не обвиняли Николая Алексеевича – и притом не безосновательно! Картежник, едва ли не шулер, предприимчивый делец, нечистоплотный издатель и пр. Брань раздавалась со всех сторон. Особенное негодование современников вызвали история огаревского наследства и некрасовская ода вешателю Муравьеву. Олеся Николаева сообщает:
«В ответ на оду Муравьеву он получил множество ядовитых стихотворных откликов, в том числе от Якова Полонского:
И верил я ему тогда,/ Как вещему певцу страданий и труда./ Теперь пускай кричит молва,/ Что это были все – слова-слова-слова,/ Что он лишь тешился порой/ Литературною козырною игрой,/ Что с юных лет его грызет/ То зависть жгучая, то ледяной расчет.
Так же и Владимир Соловьев не преминул оценить деяния Некрасова:
Восторг любви расчетливым обманом/ И речью рабскою – живой язык богов,/ Святыню муз – шумящим балаганом/ Он заменил и обманул глупцов.
Обличает Некрасова и Иван Никитин:
Нищий духом и словом богатый,/ Понаслышке о всем ты поешь/ И постыдно похвал ждешь, как платы/ За твою всенародную ложь. Композитор Юрий Арнольд увидел в его стихах «умело под вкус вопрошающего сложенные изречения спекулянта-авгура». Распространилось такое мнение, что поэт «лишь тешится порой /Литературною игрою козырной», намекая на его пристрастие к карточным играм и даже шулерству. «Спекулирует свободой и братством» (Минаев). «Направление Некрасова – дело расчета спекуляции и скандала» (Боткин). «Счастливая карьера – потрафил по вкусу времени» (Лев Толстой) «Необразованный, пошлый сердцем человек… В нем много отталкивающего» (Грановский). «Костомаров… ругает Некрасова за шарлатанство» (Стасюлевич) Двуличие. Двоедушие, двойственность, двурушничество. В стихах он проповедует жертвы и подвиги, а сам… «Двойной человек» (Пыпин) «Перепутанная фигура» (Анненков) «Загадочный» (Михайловский)».
Немало свидетельств тому, как до конца дней своих мучился Некрасов этим поступком, как терзался и каялся. А объяснять свои действия – надо ли? Это как-то делали современники, не пытаясь, впрочем, оправдывать поэта.
Достоевский в Дневнике писателя (1877 год) размышлял:
«…за Некрасовым остается бессмертие, вполне им заслуженное, и я уже сказал почему – за преклонение его перед народной правдой, что происходило в нем не из подражания какого-нибудь, не вполне по сознанию даже, а потребностью, неудержимой силой…
…в Некрасове поэт и гражданин – до того связаны, до того оба необъяснимы один без другого и до того взятые вместе объясняют друг друга, что, заговорив о нем как о поэте, вы даже невольно переходите к гражданину и чувствуете, что как бы принуждены и должны это сделать и избежать не можете».
Долгие годы друживший (вернее сказать, сотрудничавший) с Некрасовым Тургенев писал в 1878 году Стасюлевичу:
Много можно бы сказать о Некрасове…да теперь некогда. Образ его – со всеми хорошими и худыми сторонами – выяснится только впоследствии; а пока – пусть он останется легендой: оно не худо.
«Вот, в сущности, единственное обвинение, – замечал Корней Чуковский в статье «Поэт и палач (Некрасов и Муравьев»), – выдвигаемое против Некрасова: загадочное двоедушие, двуличие, двойственность. И этой двойственности нельзя отрицать. Она подтверждается множеством фактов и, если вы отвергнете один, на его место явятся десятки. Эта двойственность сказывалась даже в самых тривиальных мелочах.
…Не в том беда, что он был двойным человеком, а в том, что он не хотел быть двойным человеком, ненавидел в себе эту двойственность, считая ее чуть не преступлением. Худо было то, что всю жизнь Некрасов-плебей проклинал Некрасова-барина, что два жившие в нем человека постоянно ссорились друг с другом».
Что касается запутанной истории с огаревским наследством, то кое-какое объяснение ее мы находим в единственном сохранившемся письме Некрасова Авдотье Яковлевне Панаевой (сентябрь 1857 г.):
«…Довольно того, что я до сих пор прикрываю тебя в ужасном деле по продаже имения Огарева. Будь покойна: этот грех я навсегда принял на себя и, конечно, говоря столько лет, что сам запутался каким-то непонятным образом (если бы кто в упор спросил: «каким же именно?» я не сумел бы ответить, по неведению всего дела в его подробностях), никогда не выверну прежних слов своих наизнанку и не выдам тебя. Твоя честь была мне дороже своей и так будет, невзирая на настоящее. С этим клеймом я умру…Презрение Огарева, Герцена, Анненкова, Сатина не смыть всю жизнь, оно висит надо мной…»
Впрочем, доподлинно неизвестно, куда исчезли деньги за проданное по решению суда огаревское имение: бывшая жена Огарева Мария Львовна их не получила. В сомнительном этом деле самое активное участие принимала, заметим, Авдотья Панаева…
Вернусь, однако, к тексту Олеси Николаевой. В ее очерке фигурирует Келлер, персонаж романа «Идиот», который является к князю Мышкина с весьма откровенной исповедью. Тут же, открыв князю душу, бывший поручик из рогожинской компании признается, что целью его откровений было занять денег. Князь не только понимает подоплеку действий Келлера, но и пытается объяснить их, рассуждая о том, что «Две мысли вместе сошлись, это очень часто случается. Со мной беспрерывно. Я, впрочем, думаю, что это нехорошо…»
Николаева текстуально подтверждает свою мысль, что некоторые черты натуры Некрасова как-то отразились в персонажах романов Достоевского. Это Ракитин в «Братьях Карамазовых» с домами на Литейной в перспективе, состоятельный Птицын в «Идиоте», в юности торговавший ножичками, Аркадий Долгорукий в «Подростке» с его идеей стать Ротшильдом, а также повествователь в «Записках из подполья».
Я бы добавил к этому перечню Лебедева из «Идиота», который произносит знаменательную сентенцию:
«Ну, вот вам, одному только вам, объявлю истину, потому что вы проницаете человека: и слова, и дело, и ложь, и правда – все у меня вместе, и совершенно искренно. Правда и дело состоят у меня в истинном раскаянии, верьте не верьте, вот поклянусь, а слова и ложь состоят в адской (и всегда присущей) мысли, как бы и тут уловить человека, как бы и чрез слезы раскаяния выиграть! Ей-Богу, так! Другому не сказал бы – засмеется или плюнет; но вы, князь, вы рассудите по-человечески...»
Проницательно оценивал эту двойственность Некрасова Достоевский:
«Миллион – вот демон Некрасова! Что ж, он любил так золото, роскошь, наслажденья и, чтобы иметь их, пускался в «практичности»? Нет, скорее это был другого характера демон… Это был демон гордости, самообеспечения, потребности оградиться от людей твердой стеной и независимо, спокойно смотреть на их злость, на их угрозы… Это была жажда мрачного, угрюмого, отъединенного самообеспечения, чтобы уже не зависеть ни от кого».
* * *
Не трудно обнаружить, что в художественных произведениях Достоевского встречаются персонажи, имеющие некоторое идейное родство с Некрасовым. Однако своего крестного отца, приятеля литературной юности Федор Михайлович ничуть не стремился как-то осудить, разоблачить. Скорее искал объяснение или даже оправдание поступкам и характеру Николая Алексеевича.
Олеся Николаева рассказывает знаменательную историю некоего незаконченного текста. Этот черновик вошел в состав неизданных произведений Некрасова и получил название «Как я велик!» (повесть из жизни литературного гения).
В 1917 г. Корней Чуковский опубликовал в «Ниве» отрывок из повести Некрасова, в которой изображен кружок Белинского и под условными именами выведены сам Некрасов («Чудов»), Белинский («Мерцалов»), И. С. Тургенев («Решетилов», «Мальчишка»), Д. В. Григорович («Балаклеев»), И. И. Панаев («Разбегаев») и ряд других лиц, близких к редакционному кругу «Отечественных Записок» 40-х годов. Как явствует из этого отрывка, сохранившегося в не вполне отделанной рукописи, повесть памфлетно заострена в основном против Достоевского и его знаменитого дебюта с «Бедными людьми».
Достоевский здесь выведен в образе смешного персонажа по фамилии Глажиевский, автора повести «Каменное сердце». Глажиевского зовут Осип Михайлович, ему двадцать четыре года.
Некрасов, замечает О. Николаева, в некоторых чертах предварил героя «Записок…» («Записок из подполья» Достоевского. – Ю.К.), что свидетельствует о точности писательского глазка Некрасова, хотя карикатурный характер некрасовского персонажа обличает его как недоброго и желчного человека. Достоевский слышал об этой пародии и жаловался, что Некрасов зачитывает куски из своего памфлета…
В воспоминаниях Авдотьи Яковлевны Панаевой, чей литературный салон посещал молодой писатель, читаем: “У Достоевского явилась страшная подозрительность вследствие того, что один приятель передавал ему все, что говорилось в кружке лично о нем и о его “Бедных людях”… Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду. Он приходил к нам уже с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников желчь, душившую его”.
Появление этого некрасовского произведения попытаемся объяснить следующими обстоятельствами. В середине 40-х Некрасов стал часто бывать у Панаева, жена которого, Авдотья Яковлевна, произвела на поэта неотразимое впечатление. Некрасов влюбился в первую красавицу Петербурга со всем пылом молодости. Такая же участь постигла Достоевского. Возможно, Николай Алексеевич, испытывая ревность, не удержался, чтобы высмеять претензии автора «Бедных людей», очарованного хозяйкой литературного подворья…
Полагаю, справедливо утверждает О. Николаева, что оба – и Достоевский, и Некрасов – были взаимопроницаемы. И глядя в другого, как в собеседника или оппонента, «чувствовали натуру», угадывали в нем кое-какие собственные, а потому и понятные черты…
Роман «Подросток» Достоевский отдал именно Некрасову в «Отечественные записки», который с радостью опубликовал его в своем журнале. Федор Михайлович навестил смертельно больного поэта. Сказал проникновенные слова над могилой Некрасова, поставив его в один ряд с Пушкиным. Словом, отдал искреннюю дань уважения товарищу юности и выдающемуся поэту.
«Любовь к народу, писал Достоевский, была у Некрасова как бы исходом его собственной скорби по себе самом. Поставьте это, примите это – и вам ясен весь Некрасов, и как поэт и как гражданин. В служении сердцем своим и талантом своим народу он находил все свое очищение перед самим собой».
Этой сентенцией, пожалуй, можно закончить размышления о взаимоотношениях Некрасова и Достоевского, навеянные главой из книги Олеси Николаевой.
