«СДЕЛАЙ НАС СЧАСТЛИВЫМИ ВЕЧНО…»
«СДЕЛАЙ НАС СЧАСТЛИВЫМИ ВЕЧНО…»
Новая повествовательная среда Ольги Никоновой
Внутренне повествовательное сопровождение повседневной жизни присуще каждому человеку. Не все его замечают. Однако настоящие мастера слова, такое словесное сопровождение, превращаемое внутри нас в художественную речь, умело фиксируют и мастерски с ним работают. Свойственно такое мастерство перевода внутренней речи в качественную прозу и Ольге Никоновой. Родившаяся в Ярославле, и поныне там живущая, она сделала начальные шаги в прозе более десяти лет назад. Однако первая её книга вышла совсем недавно. Тут дело в том, что Ольга предъявляет к собственному тексту высокие требования. Они намного превышают требования, которые предъявляют к себе печатающиеся ныне сотнями молодые прозаики. И хотя книга «Живи хорошо!» принадлежит молодому писателю, главное в ней то, что Ольга Никонова предлагает читателю именно молодой текст, а не текст «молодого по возрасту» литератора! Часто слышу разговоры: тот или иной автор «опытен», «зрел», «умён». И почти не слышу: у писателя – «молодой текст». А ведь молодость текста (и культуры в целом), как считали Вяч. Вс. Иванов и Ю.М. Лотман – одно из важнейших качеств любого произведения. Проза может быть умной, но дряхлой. А житейский опыт может представлять собой всего лишь излишний в творчестве «здравый смысл» и обтрёпанные чувства.
Иное дело – «молодость текста» позднего Льва Толстого («Хаджи-Мурат»), или небывалая свежесть письма позднего Валентина Катаева («Святой колодец»), и, конечно, рассказы Юрия Казакова, приблизившегося к роковой черте («Во сне ты горько плакал»). Их молодая проза позднего периода – это всплеск новых и неожиданных культурных контекстов, где «мера художественной информативности определяет меру новизны».
Проза Ольги Никоновой так свежа, что ни о какой младо-дряхлости говорить не приходится! Свежи северные – не повторяющие классиков – эскизы. Свежи и полны незаёмной, нешаблонной жизни южные прорисовки воздуха и воды.
Ещё одна особенность прозы Никоновой – особая, насыщенная грозовым озоном, и притом не изъезженная предшественниками, повествовательная среда небольших русских городов и деревень: Любима, Шижни, Солигалича, Ярославля и дальше, северней… Жизнь рассказа в этой повествовательной среде течёт неторопливо, как и сама северная речь.
О чем рассказы? Об информационных возможностях воды, о смысле холодов, о рельефах души, спрятанных в волнистых холмах, об острых камешках лета. Словом, обо всем, что остается после сжигания пустых подробностей, псевдо-поэтических перечислений и беглых туристических междометий, чего в рассказах Никоновой, попросту нет, да и быть не может.
«А что же тогда есть?» – спросит въедливый читатель. А есть детали: словесно-языковые, портретные, бытовые, психологические. Детали отличаются от подробностей так же, как живые леса от сваленных в кучу сухих мелко нарубленных веток. Детали рельефны, иногда до жути осязаемы, кроме того, они несут собранную воедино и до головокружения манящую возможность превращения в символы (как это было у Бунина, Куприна, Паустовского, Бориса Шергина). Важно и то, что детали в рассказах Никоновой словно бы овеяны лирической дымкой.
Вот рассказ «Живи хорошо» плотно-лёгкий, графически точный. «До Шижни ехали по узкой гравийке. Рваные тучи ползли над лесом, почти задевая маковки елей. Лес тревожно гудел и качался. Канал покрылся мелкой рябью. С близкого моря задувал холодный северный ветер – моряна...»
Или рассказ «Дед», где сон достоверней жизни, потому что поставлен композиционно верно – в начале рассказа: «…Сегодня я видела его. Спустя одиннадцать долгих лет. Он стоял в полутёмной пустой комнате, сгорбленной спиной ко мне, и смотрел в окно. За окном, как в замедленном чёрно-белом кино, покачивались тополя».
А вот «Чёртышко», чудесный рассказ о ласковой нечисти, где чертенята, как неопасные лесные звери, вылезают греться на поляну, один – мёртвый – остаётся, и сердобольный мальчик прикрывает чертенёнка жирным северным мхом.
И, конечно же, рассказ «Привет из Любима», получивший премии, похвалы писателей, замечательно использующий северную речь и особенности доверительной разговорно-повествовательной интонации: «Осподи, куда девку-то отпускаешь? Заблудится там с им, потонет!». Что же кроме великолепной художественно-народной речи в этом рассказе такого, чтобы не только читать его, но и говорить о нём в статье? Во-первых, «Привет…» – страшен. А страшные рассказы лучше и полезнее нестрашных. После нестрашных – на губах слюнявая ухмылка: слизнул – и нет её. А после страшных – остается не сдираемая со щёк корка горечи. Она-то и напоминает читателю: будь человеком! И тогда твоя жизнь сольётся с жизнью рассказа о корневой, глубокой, почти ушедшей в землю, но и выходящей по весне, нежными росточками наружу, России.
Если говорить об истоках жанра, в котором работает Ольга Никонова, первотолчок здесь – русский лирический очерк. Начинаясь вполне обыденно, показывая не обвешенных псевдо-русской «развесистой клюквой» сегодняшних жителей городов и посёлков, очерк-рассказ переходит к художественной части незаметно, но неотступно. Так перешёл от географического очерка к потрясающим деталям и обобщениям Виктор Петрович Астафьев в рассказе «Русский алмаз». Так опытный столяр, обтёсывая доски, повинуясь лишь «чуйке» и творческому инстинкту, создает кухонный стол, с круто выгнутыми ножками, сладко скругленными краями и небывалым рисунком на поистине царской столешнице.
В этих и других рассказах Никоновой «вещная» фраза резко стряхивает с себя словесную труху и пыль. Труху нельзя ни к чему приспособить. Чёрную, осязаемую избу или бархатный ясень – можно.
Читая хороший рассказ, – допустим, «Лето бежало навстречу осени» – Ольги Никоновой, – начинаешь сомневаться: а зачем вообще нужно писать романы? В рассказах есть всё необходимое, и нет ничего лишнего, слепленного из грязноватого глянца теле-новостей и вздорных слухов. Об этом говорили Иван Бунин и Хорхе Луис Борхес. Неповторимые сгустки жизни – можно дать только в сжатых текстах! Именно на сжатом пространстве – будь то Гефсиманский сад, или забытая Богом Тамань, или бессмертный русский городок N. – вспыхивает и уже никогда не угасает малый космос нашего бытия.
Вот потому-то нет, и ничего лучше не было в русской прозе, чем лирический рассказ или лирико-драматическая новелла! Нет ничего лучше этой «памяти жанра», вспыхивающей и горящей над российскими просторами по-особому тихо, светло.
Лучше нет – когда лето бежит навстречу осени, киевские каштаны падают на брусчатку с особым звончато-гулким звуком, а жёлтый пёс возвращается к живым людям, а не к трупам. Лучше нет – когда Святой ночью, на чеховском пароме, отразившись в сотне водных зеркал, жизнь собирается в единственно возможную короткую фразу.
Уместить мир в малую клеточку прозы – в нашем случае, в рассказ – не только искусство, но и особый способ видеть мир. Видеть этот мир со строго отобранными особенностями и поразительным зазиранием внутрь медленно-текущего времени, которое превращается на просторах рассказа в человеческие характеры – неслыханная радость.
Этот исконно русский жанр – короткий лирико-летописный рассказ, – сейчас ещё в забросе. Но ведь «эйфория в условиях несчастья» – как назвал Герберт Маркузе постмодернизм – не умеет оперировать рассказом. Этой дикой эйфории нужны нескончаемые кубики анти-романов, которые разлетаются при первом же прикосновении. Поэтому возврат к небывало ёмкому, в один присест меняющему наше представление о мире рассказу – неизбежен. Потому что ритмический рисунок такого рассказа – вбирает в себя и щемящую боль окружающей природы, и радостную скорбь человека, который вместо ругани и публицистической гугни, умеет воссоздать в кратком прозаическом периоде ликование и певческую силу потаённой русской жизни.
Лучше нет – чем рассказать мир другому.
Лучше нет, – когда рассказчик умеет это делать.
Лучше нет, когда звучит и звучит тройной повтор фразы: «Сделай нас счастливыми вечно…» из одноимённого рассказа Ольги Никоновой, который вобрал в себя ритмы и мелодику Русского Севера, окликающего через расстояния и Русский Запад, и Русский Юг и Русский Восток.
