«Уранотипия» Владимира Березина – это увлекательный постмодернистский лабиринт, в котором читатель может найти примерно все на свете. Прямо на месте, ну или потянув за одну из ниточек, то есть обратившись к одному из авторов, к которому отсылает книга. А их тут десятки. Одни действуют даже сами, хотя и в эпизодах (например, Пушкин). На других автор или его герои ссылаются, прямо или косвенно. Наконец, на чей-то опыт опирается создатель этого текста. Причем делает это открыто, словно приглашая читателей принять участие в общей дискуссии. Это и гуманно (есть ли смысл загадывать ребусы?), и привлекает к роману СВОИХ. Да, лучше всего «Уранотипию» читать любителям постмодернистской когорты, Милорада Павича, Хорхе Борхеса, Умберто Эко и других. Из отечественных авторов сразу вспоминаешь о Леониде Юзефовиче и Владимире Шарове. То есть, Березин играет с открытыми картами. Играет интересно.

В наше время «большой постмодернистский стиль», конечно, выглядит уже винтажно. Но с инерцией традиции все в порядке, написанное в этом ключе еще может быть живым и интересным.

Итак – одна из базовых линий такова. В 30-х годах девятнадцатого века тайная миссия российского правительства в Палестине проводит некие замеры и съемки (в том числе с помощью заглавной технологии; как всегда, в постмодернистских романах интересны детали и подробности, не связанные с сюжетом – например, о восприятии урана тогда, и дела нет, насколько оно соответствует действительности). От этой линии (можно сказать, что, наоборот, к ней) тянется множество других, уводящих в иные страны и эпохи. Но все более или менее сходится в одном фокусе.

А фокус этот – Новый Иерусалим, подмосковное место на берегах Истры, где в середине XVII века патриарх Никон задумал создать некую копию Палестины (самое известное в его затее – насыпанный холм, названный Сионом и воздвигнутый на нем монастырь; под холмом течет река Иордан). Планы были куда грандиознее. Сам огромный Воскресенский собор в основных чертах копирует несколько мест Святой Земли. Более того, как пишут историки, кувуклия – часовня Гроба Господня, копия темницы, где томился Христос, его смертного ложа и камня, который отворил ангел в день его воскресения, в Палестине неправильная. Она пострадала, была восстановлена неверно. А вот наша копия, сделанная по чертежам, снятым ранее, единственно верна! Идея, конечно, грандиозная и крайне характерная для России в разные эпохи – стать центром мира. Третьим и главным Римом. (Не правда ли, о чем-то таком мы слышим и сегодня?)

Новоиерусалимский «проект» как попытка создания «параллельной Вселенной», притом улучшенной, и есть базовая метафора березинского романа. Некий источник излучения, подобного урановому, только пронизывающего различные времена и народы. Очень эрудированный, опытный автор твердой рукой все описанное гнет под одну смысловую дугу. Поэтому перед нами фантастико-историософская вещь. О судьбах России, прежде всего о русском мессианизме. Важная тема. И ставки здесь очень велики.

Немаловажно, что своим романом Березин подключается и к большому «иерусалимскому тексту» русской литературы. Кто только о земном и небесном этом граде ни писал! Исследователи отмечали, что еще в фольклоре Святая земля соединяется со Святой Русью, что «Иордан-река» выпадает из «Ильмень-озера», и что «Иордан-река всем рекам мати», ибо «крестился в ней сам Иисус Христос». И «Фавор-гора всем горам мати», ибо «преобразился на ней сам Исус Христос». Иерусалим же «всем городам отец», ибо «тут у нас среда земле».

Писали о том и поэты – писали, кстати, и о Новом Иерусалиме нашем, отечественном. Причем и в его мистическом, и в его реальном, истринском изводе.

Стиль «Уранотипии», как и многое другое в книге, способен доставить предрасположенному к такой литературе читателю немалое удовольствие. Столько в нем разных голосов и брошенных походя намеков – или, как сейчас говорят, референсов: «Убивают какого-нибудь мудреца, и вот уже другой продолжает его книгу, мать бледнеет, но младенец её растёт и крепнет, разевает рот мореход, исчезая в бушующем море, но корабль плывёт. И этим людям, несовершенным и бестолковым, снедаемым страстями и страхом, будет завтра явлен Новый Иерусалим, с лабиринтом его вечных улиц, что ждут тех, кто ходил по городу, что принял его, старика, за своего, и тех, кто сейчас едет по берегу Иордана, по недоразумению называемому Истрой, на телеге, гружённой дровами, к монастырю».

Сложно устроенный роман Березина можно назвать и символистским. И в том смысле, что через многие линии книги проходят одни и те же ключевые символы – например, кукла и слон. И в том, что основная идея символизма – мол, главное не здесь, не на этом свете, здесь лишь временное, отраженное – смысловому строю книги близка. Если к «настоящей» России как к новому Риму ли, Иерусалиму автор относится скорее скептически (в стиле того же Л. Юзефовича), то в настоящий, Небесный Иерусалим, он, кажется, хочет верить всерьез. Недаром показывает его своим героям – и нам, читателям – в финале.