«ЗЛОЙ ГЕНИЙ НАШ»
«ЗЛОЙ ГЕНИЙ НАШ»
Страну знобит, а омский каторжанин
Все понял и на всем поставил крест.
Вот он сейчас перемешает все
И сам над первозданным беспорядком,
Как некий дух, взнесется. Полночь бьет.
Перо скрипит, и многие страницы
Семеновским припахивают плацем.
Анна Ахматова
Чем вызван небывалый интерес к творчеству Достоевского именно в наше неспокойное время? Один журналист так прокомментировал ситуацию: «Достоевский на глазах становится одним из государственных авторитетов, и если верховная власть продолжает цитировать Ильина, то идеологи уже откровенно ссылаются на главного разоблачителя революционных бесов…» Неприязнь к буржуазной Европе, к духовному ее оскудению, которая столь явно звучит не только в публицистике Достоевского, но и в художественных произведениях, абсолютно укладывается в современный тренд…
Но востребованность автора «Бесов» и «Карамазовых» не сводится к цитированию тезисов писателя. Хорошим тоном нынче сделались сценические интерпретации произведений Достоевского, благо в театры еще как ходят, несмотря на дороговизну билетов. Постановок этих немалое количество, и, похоже, каждый уважающий себя режиссер полагает необходимым обратиться к гению русской и мировой литературы. Ставят спектакли традиционные, спорные, порой скандальные. Кинематографисты, по понятным причинам, после добротного сериала Владимира Бортко «Идиот» к Достоевскому не спешат подступаться. Снимать костюмные драмы с кочующими из картины в картину актерами, да к тому же как-то избежать труднодоступной философии писателя, – дело затратное и хлопотное…
Впрочем, мода на Достоевского возникла не сегодня. Полузапрещенный в советские времена «архискверный» Достоевский завладел вниманием читающей публики и театралов в середине 1950-х годов: в 1956-58 гг. вышло собрание сочинений писателя в 10-ти томах. В 1958 Иван Пырьев экранизировал первую часть «Идиота», а десять лет спустя взялся за «Карамазовых». Энтузиасты специально мчались в ленинградский Большой Драматический, чтобы увидеть товстоноговскую трактовку «Идиота» с гениальным Смоктуновским в образе князя Мышкина. В разные годы к творчеству Достоевского обращались Юрий Завадский и Юрий Любимов, Кама Гинкас и Сергей Женовач, Юрий Еремин и Лев Додин, Валерий Фокин и Анджей Вайда…
Однако сценические воплощения произведений омского каторжанина были сопряжены с определенными трудностями. Процитирую историка театра Анатолия Смелянского:
Предостережение Достоевского о том, что есть какая-то тайна искусства, по которой эпическая форма никогда не найдет себе соответствия в форме сценической, введенное в театральный обиход к середине 20-х годов, уже тогда никого не могло смутить, во всяком случае, в отношении самого писателя. Не то что отрицать сценичность Достоевского, но даже обсуждать этот вопрос было занятием бессмысленным после того, как его проза давно уже существует как факт театра. Исследователи в основном доказывали исключительную театральность Достоевского. Однако театральность не есть сценичность, и тяготение прозы Достоевского к театральным атрибутам еще совершенно не решает проблемы сценичности его произведений".
Соблазн, тем не менее, возник давно; в 1910 году Вл. Немирович-Данченко поставил (вместе с В. Лужским) «Братьев Карамазовых», а в 1913 году подступился к «Бесам» («Николай Ставрогин»). Как восприняла передовая общественность эти опыты?
Максим Горький заявлял: «Неоспоримо и несомненно: Достоевский – гений, но это злой гений наш. Он изумительно глубоко почувствовал, понял и с наслаждением изобразил две болезни, воспитанные в русском человеке его уродливой историей, тяжкой и обидной жизнью: садическую жестокость во всем разочарованного нигилиста и – противоположность ее – мазохизм существа забитого, запуганного, способного наслаждаться своим страданием, не без злорадства, однако, рисуясь им пред всеми и пред самим собою. Был нещадно бит, чем и хвастается… Достоевский – сам великий мучитель и человек больной совести – любил писать именно эту темную, спутанную, противную душу… Пора подумать, как отразится это озеро яда на здоровье грядущих поколений. После «Братьев Карамазовых» Художественный театр инсценирует «Бесов» – произведение еще более садическое и болезненное… Я предлагаю всем духовно здоровым людям, всем, кому ясна необходимость оздоровления русской жизни, – протестовать против постановки произведений Достоевского на подмостках театров…»
Духовно здоровые актеры Художественного театра не стали протестовать, несмотря на призыв «буревестника», а ответили писателю коллективным письмом, в котором отвергли его претензии к постановке романа Достоевского. Спектакль после 107 репетиций с громадным успехом прошел 45 раз…
Отношение Горького к творчеству автора «Идиота» и «Карамазовых» разделяли и некоторые его современники. Приведу длинную выдержку из катаевской «Травы забвения». Бунин в запальчивости говорил начинающему поэту Вале Катаеву:
– Я так и знал, что вы сейчас назовете это имя! Голодный молодой человек с топором под пиджачком. И кто знает, что переживал Достоевский, сочиняя его, этого самого своего Раскольникова. Одна фамилия чего стоит! Я думаю, в эти минуты Достоевский сам был Раскольниковым. Ненавижу вашего Достоевского! Омерзительный писатель со всеми своими нагромождениями, ужасающей неряшливостью какого-то нарочитого, противоестественного, выдуманного языка, которым никогда никто не говорил и не говорит, с назойливыми, утомительными повторениями, длиннотами, косноязычием. Он все время хватает вас за уши и тычет, тычет, тычет носом в эту невозможную, придуманную им мерзость, какую-то душевную блевотину…
Столь же решительно судит Достоевского рафинированный аристократ и эстет Владимир Набоков. В своих лекциях о русской литературе он категорически утверждал, что Достоевский довольно посредственный писатель. В качестве аргумента Набоков анализирует мотивы, коими руководствуется в своем преступлении Раскольников.
В самом деле, если внимательно читать роман, возникает недоумение: как умный, добрый, благородный юноша, гордо прозябающий в нищете, решается на страшное преступление – убийство старухи-процентщицы. Основа идеи его – ограбить старуху и с ее деньгами начать новую жизнь, продолжить учебу в университете, помочь бедствующим сестре и матери, – странно и неестественно соединяется с планами установления для себя нового нравственного закона. Обыкновенные люди, утверждает он, подчиняющиеся веками сложившимся правилам человеческого общежития, пусть влачат жалкое существование. Он, Раскольников, ставит эксперимент: тварь ли он дрожащая или право имеет? Один из череды людей «низшего разряда» или же сродни демиургам – Ликургам, Солонам, Магометам, Наполеонам, которые присвоили право ради достижения великих целей преступать человеческие и божеские законы? Художественное, да и просто логическое противоречие налицо. Как столь привлекательный герой мог увлечься подобной теорией? Неубедительно, – к тому же образы вершителей истории и банальная уголовщина как-то не «монтируются»…
Набоков находит и другие художественные несовершенства или даже провалы романа. Об эффектной сцене сошедшихся за чтением Вечной книги Раскольникова и Сони отзывается так: Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор! Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности.
Суровому и доскональному анализу подвергает Набоков и одну из самых тенденциозных вещей Достоевского – «Записки из подполья».
Написанная в 1864 году, повесть была горячо одобрена Аполлоном Григорьевым, заявившим автору: «Ты в этом роде и пиши». Утверждали, что мотивы и идеи повести значительно повлияли на некоторых литераторов и философов, предвосхитив теории экзистенциализма.
– Эту повесть, – утверждал Набоков, – можно было бы счесть описанием клинического случая с явными и разнообразными симптомами мании преследования. Мой интерес к ней ограничен исследованием стиля. Здесь ярчайшим образом представлены темы Достоевского, его стереотипы и интонации. Это квинтэссенция достоевщины.
Это словечко с явственным оттенком пренебрежения означает все то худшее, что имеется в композиционных особенностях и образах произведений писателя.
Справедливости ради заметим, что Владимир Набоков, может быть, единственный, кто сделал акцент на особенном свойстве прозы Достоевского – юморе. Об этом стоило бы поговорить отдельно, приведя в качестве образца начало «Бесов», где комический эффект достигается благодаря избыточному использованию вводных слов…
Между тем в книге Николая Бердяева «Миросозерцание Достоевского» находим отсылку к Освальду Шпенглеру, который утверждал, что Россия есть совсем особый мир, таинственный и непонятный для европейского человека, и открывал в ней «апокалиптический бунт против личности». Русские апокалиптики и нигилисты пребывают на окраинах души, выходят за пределы. Достоевский до глубины исследовал апокалипсис и нигилизм русского духа. Он открыл какую-то метафизическую историю русской души, ее исключительную склонность к одержимости и беснованию…
Беснуется и подпольный человек, одержимый крайним эгоцентризмом и любованием собственной низостью. «Записки» изобилуют примерами нравственного эксгибиционизма, ужасающей мизантропии, и ничего, кроме отвращения к герою, читатель не испытывает…
Вообще, надо заметить, что вызывающих симпатию персонажей у Достоевского немного. Они слабы и худосочны, как князь Мышкин, Дунечка Раскольникова или Алеша Карамазов, и не в состоянии противостоять злу и безумию окружающего мира. А вот злодеев и отъявленных мерзавцев – хоть отбавляй! Тут и князь Валковский, и Лужин, и Свидригайлов, и Стебельков, и старик Карамазов…
Да и Митя Карамазов, если разобраться, не такая уж невинная жертва правосудия. Склонность к буйству и насилию, вроде издевательств над штабс-капитаном Снегиревым или избиения отца и слуги Григория, рисует нам малосимпатичную личность. Полупьяный армейский бурбон с его порывами к Шиллеру пылко влюбляется в содержанку Грушеньку, и его уродливое соперничество с фиглярствующим отцом приводит к трагедии…
У Набокова немало весьма точных наблюдений о характерах персонажей Достоевского, и главный вывод, сделанный нашим американским соотечественником, – герои русского писателя в той или иной мере отличаются разными формами душевной патологии. С этими заключениями, увы, не поспоришь. Больны чахоткой Катерина Ивановна из «Преступления и наказания», Ипполит, мальчик Илюша. Страдают алкоголизмом Мармеладов и генерал Иволгин. Падучая преследует князя Мышкина, Кириллова, Смердякова. Временное помутнение рассудка наблюдается у Раскольникова, Рогожина, Ставрогина, Ивана Карамазова. Ну чем не учебник клинической психиатрии?
Проницательный современный критик идет еще дальше: подпольный человек с его назойливым мазохизмом – суть автопортрет автора, ибо писатель может выразить в основном то, что свойственно ему самому. Но вот беда: пороки и мерзость подполья Достоевский проецирует на все человечество! Отсюда – многие драмы нашей жизни, неисчислимые нравственные, экономические и иные проблемы…
И еще любопытные соображения оригинала-критика. Достоевский, мощно и смело начавший «Бедными людьми» и «Двойником», скоро выдохся, исписался, его следующие вещи вроде «Слабого сердца» или «Хозяйки» определенно не тянут по сравнению с дебютными, на что сделал стойку придирчивый и чуткий Белинский. И, как знать, не случись странного участия Федора Михайловича в кружке Петрашевского с последовавшими за тем каторгой и солдатчиной, стал бы отставной поручик Достоевский автором великих романов, популярнейшим публицистом, философом, пророком? Увлекательные сюжеты, конечно, подбрасывала сама жизнь, благо биография Федора Михайловича полна драматических событий и неожиданных поворотов. Отголоски собственных историй (и черточки личности писателя) легко угадываются в персонажах «Униженных и оскорбленных», «Вечного мужа», «Преступления и наказания», «Идиота», других произведений.
…Набокову романы Достоевского представлялись непомерно разросшимися, рыхлыми драмами, некоторые исследователи определяли их как романы-трагедии. О родстве с античным жанром мениппеи и карнавале в художественном мире Достоевского элегантную теорию выстроил Михаил Бахтин. Нынешние филологи продолжают штурмовать твердыню, предлагая свое видение особенностей поэтики, генезиса его героев. С созданиями творческой фантазии Достоевского ведут бурные дискуссии, словно с живыми людьми. Политические и религиозные взгляды Достоевского старательно и не всегда удачно примеряют к нашей действительности.
Головоломок наш «злой гений» в самом деле оставил предостаточно. В одном нет сомнений: читать, инсценировать и истолковывать произведения Достоевского будут долго, все так же будут рассуждать о его прозрениях и заблуждениях… «Вечные» вопросы, заданные им, все еще ждут ответов. Не будет кощунственным преувеличением, полагаю, обратившись к пушкинской речи его и почти не перефразировав ее, сказать, что создатель «Бедных людей» и «Карамазовых» умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем.
Материал подготовлен в рамках проекта "#Академия: премия литературных критиков и менторская программа поддержки молодых писателей" при поддержке Фонда президентских грантов.
.png)
