«ЗВЕЗДА ЕГО ОТЧИЗНЫ»
«ЗВЕЗДА ЕГО ОТЧИЗНЫ»
Не помню уже, когда эта книга появилась у меня на полке. Имя писателя – Владимир Максимов – тоже мало что тогда сказало мне. Оптимистическое заглавие, вероятно, вызвало бы ироническую усмешку Сергея Довлатова. Но бодрость названия сборника – «Мы обживаем землю» – оказалась обманчивой. Прочитал повести – и был поражен. Какая страшная и горькая правда! Какая боль о человеке, о людских мытарствах!
Альманах «Тарусские страницы», запрещенный и изъятый из библиотек, прошел, по понятным причинам, мимо, а в нем с благословения Константина Георгиевича Паустовского была напечатана первая повесть Владимира Максимова. Вот она и дала название молодогвардейскому сборнику, который вторично увидел свет уже в горбачевские времена.
Позднее судьба свела меня – правда, не с самим Владимиром Емельяновичем Максимовым, его уже не было в живых, – с его вдовой Татьяной Викторовной, замечательной женщиной, подвижницей, верной спутницей во всех делах и скитаниях писателя. В Париже, в квартире на улице Лористон, что рядом с Триумфальной аркой, сидели за столом, где, бывало, сиживали Мстислав Ростропович с Галиной Вишневской, Александр Галич, Виктор Некрасов, другие наши именитые соотечественники. Вспоминали не столь давние времена, когда Владимир Емельянович создал и редактировал лучший литературный журнал русского зарубежья – «Континент».
…Максимов не скрывал, что издавать журнал ему предложил известный тогда «правый» западногерманский политик и медиамагнат Аксель Шпрингер. Прогрессивную общественность этот факт сильно покоробил. Перед Максимовым стали захлопываться двери издательств и университетских аудиторий. Зато начали зазывать антикоммунистические организации, что в ту пору считалось неприличным. Однако «Континент» успешно стартовал в 1974 году.
«Континент», – писал Максимов, – постепенно приобретает четкие журнальные очертания. Пятый номер – это примерно то, что я себе предполагал в своих издательских фантазиях. В прозе и поэзии: Гроссман, Войнович, Корнилов, Айги; в публицистике: Артур Кестлер, Йозеф Смрковский, Михайло Михайлов, Сергей Левицкий, Мелик Агурский; в критике и библиографии (раздел вводится впервые) первоклассная статья Абрама Терца о »Верном Руслане», очень хороший анализ «Чонкина» Виолетты Иверни, Бетаки и целый ряд других первоклассных вещей».
Критерием для Максимова был высокий художественный уровень произведений, мировоззренческие и личные расхождения с авторами особой роли не играли. И «Континент» публиковал сочинения Владимира Войновича и Андрея Синявского, Иосифа Бродского и Александра Солженицына, Адама Михника и Григория Померанца, других известных авторов. Журнал в течение трех лет выходил на десятке языков, тираж достигал 7 (!) тысяч экземпляров. Позднее, правда, сократился до 2,5-3 тысяч.
– Последние годы существования «Континента», – вспоминала Наталья Горбаневская, – я была заместителем главного редактора. Все считают, что я занималась черной работой. А Володя тянул гораздо больше; он прочитывал все тексты, все правил. Скажем, корректуру читала я, но он тоже просматривал. Еще огромную работу проделывала жена Максимова Таня. Так что, в общем, в «Континенте» работали мы трое – и поровну.
В 90-е годы финансовая поддержка журнала стала иссякать, да и в России стали возможны любые издания. И Владимир Емельянович передал бразды правления в Москву, литературоведу и критику Игорю Виноградову. Но это был уже иной журнал.
…Его упрекали за многое. Дескать, выпустил угодливо-советский сборник стихов, состоял в редколлегии кочетовского «Октября», издавал «Континент» на средства реакционера Шпрингера. Ну и прочие обвинения, которые он не спешил опровергать. Да, по молодости издал в глухой провинции жалкий сборничек стихов, правда, потом никогда не вспоминал и не переиздавал его. И у ретрограда Кочетова работал некоторое время. И что же? Кто не без греха?
Свое гражданское и литературное созревание Владимир Максимов откровенно, без утайки, описал в романе-исповеди «Прощание из ниоткуда». Читать его тяжело, порой едва выносимо. Ибо автор без прикрас, с предельной искренностью рассказывает о скитаниях юной, неокрепшей души, о поисках своего места в жизни, своего предназначения, о первых литературных опытах. О том, что привело его в изгнание. Он нисколько не щадит себя; правда, только правда, как она ни горька…
Настоящее имя его – Лев Алексеевич Самсонов. Так уж случилось, что на страшных перепутьях жизни пришлось ему взять чужие имя и фамилию, которые и стали его литературным псевдонимом. Мальчишка из московских Сокольников, которому жизнь уготовала страшные испытания; он прошел все, что только возможно: спецприемники, тюрьмы, психушки. И выстоял, выдержал. Стал знаменитым писателем, как и хотел. Позднее, в середине 90-х, Максимов так оценивал свою литературную деятельность:
Мои книги публиковались более чем на двадцати языках. В самых разных странах ставились спектакли, журнальным и газетным публикациям во всем мире я давно потерял счет. Получил три международные литературные премии. На родине я выпустил собрание сочинений в 9 томах, несколько однотомников, избранное, в театрах идут мои пьесы. По-моему, нет уже более или менее влиятельного российского издания, где я не выступил бы со своей публицистикой. И в ответ со всех концов страны письма, телеграммы, открытки, телефонные звонки поддержки от рабочих, крестьян, интеллигенции, молодежи. Впервые в жизни я ощутил необходимость того, что делаю.
Смотрел отечественный блокбастер «Адмирал» и задавался вопросом: на каких материалах основывались сценаристы, откуда черпали информацию о трудной судьбе Александра Васильевича Колчака, доблестного моряка, исследователя полярных морей, Верховного правителя России? Сдается мне, кое-что было взято из романа Владимира Максимова «Звезда адмирала Колчака», хотя имя автора нигде не упомянуто. Ну что сказать? Такие времена нынче, что авторские права легко попираются, заимствуют все подряд, не ссылаясь, без оглядки. Тем более, если автора уже нет в живых…
Почему Максимов, не будучи историком, вдруг обратился к личности российского адмирала, расстрелянного без суда на заснеженном берегу Ангары 7 февраля 1920 года? Не ошибусь, если скажу, что писателя роднила с его героем пламенная, самоотверженная любовь к России, готовность жертвовать собой во имя Родины.
Достаточно перечитать сегодня публицистику Владимира Максимова 90-х годов. Он весьма критически оценивал происходившие в стране перемены, резко отзывался о ее руководстве. У писателя было свое, особое видение процессов в политике и экономике, путей выхода из затяжного кризиса. Он круто разошелся со многими друзьями из демократического лагеря, перед ним встала дилемма: где публиковать статьи? И Максимов стал постоянным автором газеты «Правда», за что, не поняв мотивов, его осудили бывшие единомышленники.
…Согласитесь, всегда хочется понять, что представлял собой властитель дум. О Максимове разные люди отзывались по-разному.
В 2010 году столичное издательство «Эксмо» выпустило книгу Владимира Войновича «Автопортрет. Роман моей жизни». Без малого 900 страниц текста – интересного, содержательного, прилично написанного. «Роман», однако, не только повествует о становлении прозаика Войновича, о борьбе с нравами, царившими тогда в писательском сообществе. Особого внимания заслуживают воспоминания о дружбе и вражде с коллегами-литераторами. Остановлюсь на страницах, посвященных Владимиру Максимову.
– В наших биографиях, – писал Войнович, – было много общего. Мы оба отличались от большинства литературных сверстников тем, что мало учились в школе и много у жизни. Но из него, как ни странно для его малого образования, все время перла литературщина. Все его книги казались списанными не с жизни, а с других книг. Он всегда подражал кому-то, причем писателям самого разного происхождения и уровня, предполагая при этом, что другие делают то же самое, но не признаются…Он, пожалуй, сознавал ограниченность своих литературных возможностей, но жаждал большой славы, завидовал тем, кто ее достиг, и их же за это ненавидел...
Все последующие пассажи кладут густые слои черной краски на портрет Максимова. Завистлив, тщеславен, запойный алкоголик, заискивающий перед иностранцами, неталантлив, – словом, самые нелестные характеристики. Позднее, когда и Войнович оказался в эмиграции, отношения между писателями продолжались; ряд вещей Войновича Максимов опубликовал в «Континенте». Но, похоже, своего мнения о Владимире Емельяновиче как о человеке и писателе Войнович не изменил.
В мемуарах Войновича досталось многим – Феликсу Светову, Владимиру Корнилову, Андрею Битову, Льву Копелеву, Георгию Владимову. Но больше всех – Максимову. Можно, конечно, объяснить это недоброжелательство несходством характеров, различием как гражданских, так и художественных позиций. Мемуары по определению не могут быть объективны, а мемуаристы частенько несправедливы в своих оценках и суждениях. Но и читатели вправе принимать или не принимать субъективность воспоминателей. Любопытно, что Войнович как-то признался, что его любимым литературным героем является…Собакевич. Не станем, разумеется, отождествлять писателя Войновича с гоголевским персонажем. Однако симпатия эта кое о чем говорит…
Мой покойный друг, журналистка Фатима Салказанова, чьи рецензии, кстати, также печатал «Континент», рассказывала о Максимове:
– Мы не были друзьями. Познакомились, когда он приехал в Париж. Владимир Емельянович вскоре начал сотрудничать с парижским бюро «РС». Я относилась к нему с глубоким уважением, как и ко всем, кто вынужден был выехать из СССР, причем в зрелом возрасте. Он был, я думаю, человеком страстным, темпераментным. Мне, фактически выросшей на Западе, порой трудно было с ним разговаривать. Одно время Максимов вел у нас в парижском бюро «РС» рубрику, которую я ему предложила. Нужна была тема для регулярных передач. Максимов комментировал политическую колонку советского журнала «Новое время». Там высказывали свое мнение, а он – свое на ту же тему, что было довольно интересно. Это была своего рода полемика «поверх границ», а Максимов был блестящим полемистом. Был он, конечно, абсолютно незаурядным, интересным человеком, иногда очень резким, даже агрессивным. А мне такие люди не слишком близки...
Я очень люблю его роман «Семь дней творения», была в восторге, когда прочитала. Очень понравился его рассказ (повесть «Мы обживаем землю». – Ю.К.) в «Тарусских страницах». А «Сагу о носорогах» считаю самым неудачным его произведением...»
Писатель и издатель Петр Алешкин, познакомившийся заочно с редактором «Континента», вспоминал свою первую встречу с Максимовым, когда тот после шестнадцатилетнего изгнания прилетел в Москву.
– Владимир Емельянович оказался человеком невысокого роста, с очень добрым, располагающим к себе лицом. Он был заметно взволнован, но все же казался среди нас самым спокойным…Меня поражали в нем какие-то присущие только ему естественность, простота, несуетливость…Еще несколько раз мы говорили по телефону, обменялись теплыми письмами. Я следил за его деятельностью, с сердечной болью читал его яростные статьи. Он чуть не единственным из интеллигенции не продался за чечевичную похлебку новой хищной власти, боролся из последних сил за Россию, пытался разбудить народ, лечил его горькими словами правды…
Известный критик (из числа бывших друзей Максимова) писал о нем: личность «контрастов и перепадов, какой была и судьба – сына репрессированного отца, беспризорника, обитателя колоний для малолетних преступников – и автора более чем советской книги стихов «Поколение на часах» (1956). Прозаика, ободренного Константином Паустовским – и члена редколлегии в одиозно-официозном «Октябре» Всеволода Кочетова…Писателя, чей стиль часто надрывен, а уровень – вопиюще неровен: с одной стороны, драматургия и проза, слепленные неряшливо, будто наспех, но, с другой, роман «Семь дней творения» (1971), роман, также эстетически неоднородный, в котором ярко выделяется одна из частей, «Двор посреди неба»…»
Следовало бы, конечно, детальнее порассуждать о произведениях Владимира Максимова, среди которых мне особенно дороги «Семь дней творения». История крестьянской семьи Лашковых, глава которой, ярый большевик, в старости прозревает, медленно, но верно приходит к пониманию ужаса и бессмысленности своей безбожной жизни, написана так выразительно, емко, правдиво, что оставляет незабываемое впечатление. Нетрудно заметить, что автобиографические мотивы ощутимы и в лучшем романе Владимира Максимова. Как тут не вспомнить Флобера, воскликнувшего: «Эмма Бовари – это я!»
Весь труднейший жизненный опыт Владимира Емельяновича вместился в прозу, действительно неровную, порой торопливо написанную, очень пристрастную. Свое кредо художника и гражданина сформулировал он исчерпывающе: Если не будет России, то вся моя жизнь абсолютно бессмысленна.
Владимир Максимов скончался 26 марта 1995 года в Париже на 66-м году жизни. Отпевали его в православном храме св. Александра Невского на улице Дарю. Я поклонился его могиле на русском кладбище в Сент-Женевьев де Буа.
Материал подготовлен в рамках проекта "#Академия: премия литературных критиков и менторская программа поддержки молодых писателей" при поддержке Фонда президентских грантов.
.png)
