Студентка-скрипачка. Играет в оркестре и участвует в сольных концертах; Пишет с детства и пару лет назад начала заниматься этим серьезно. Участник Детского фестиваля искусств «Московские звездочки» (2009); призер IX Московского открытого конкурса детско-юношеского литературного творчества «Волшебное слово» (в номинации «Сказки»). Победитель конкурса проектов на иностранных языках ГМПИ им. Ипполитова-Иванова, посвященного 135-летию со дня рождения А. Блока. Лауреат (2 степени) Московского открытого конкурса детско-юношеского литературного творчества «Волшебное слово» (2018), в номинации «Стихи». Лонг-листер премии «Красный нос – 2018».
Свет не уходит
Объединять стихи с прозой в одной подборке невыгодно. Последнее такое действительно удачное соединение было едва ли не у Владимира Набокова – тогда ещё В. Сирина – в сборнике «Возвращение Чорба».
Однако в случае с Елизаветой Дмитриевой разнородности или извечного противостояния: «проза-поэзия» – не чувствуешь. Может быть, потому что её рассказ «Я ищу Адама» – это, по духу, стихотворение в прозе, а по жанру – притча.
В притче повествовательное начало ослаблено. Действия, конечно, происходят, но они только обрамляют и слегка выправляют вектор развития поучительного или философского текста.
Так и здесь: девушка-военнослужащая берёт в приюте замкнутого и необщительного Адама, несколько месяцев кряду вкладывает в него всю душу, но вскоре Адама отнимают. Чуть спустя, его усыновляют какие-то иностранцы. Адам растёт, как позже выяснилось, вступает в иностранную армию, воюет с Россией и, в конце концов, его – назвавшегося шпионом для спасения другого человека – приговаривают к расстрелу. На первый взгляд сюжет «Адама» может показаться надуманным. Но если вглядеться – здесь мы имеем дело с чисто поэтическим сюжетом.
Вот как об этом у Ю. М. Лотмана: «Поэтические сюжеты отличаются значительно большей степенью обобщённости, чем сюжеты прозы. Поэтический сюжет претендует быть не повествованием об одном каком-то событии, рядовом в числе многих, а рассказом о Событии – главном и единственном… В этом смысле поэзия ближе к мифу, чем к роману».
А в нашем случае, как уже отмечалось, – ближе к притче. То есть, перед нами рассказ, не ищущий фабульного развития, довольствующийся сменами обстоятельств и настроений, едва скреплённых общим повествовательным замыслом. Но зато, текст накрепко простёгнут суровой и неразрываемой нитью: приёмная мать – Адам; Адам – приёмная мать. Вот тут поэтический сюжет Елизавету Дмитриеву как раз и выручает! Именно поэтому притча о современном Адаме читается как притча о материнской верности, сыновней привязанности, о самоотверженности и самопожертвовании, и в связи со всеми этими высокими качествами – об отрицании смерти как окончания жизни.
Здесь же налицо ещё одно фундаментальное свойство поэтического сюжета: наличие ритма (иногда и стихотворного размера) во фразах и целых прозаических периодах, плюс обязательные в таких случаях параллелизмы и неизбежные повторы. То есть, можно смело говорить о непрозаической структуре сюжета, присущем этому тексту.
Поэтический сюжет в прозе часто её «разрыхляет» и замедляет. Однако такой сюжет имеет и свои положительные стороны: яркие образы, необычные сравнения и т д. Вот и в нашем случае образы этой армейской притчи-фантазии весьма колоритны и выражены при помощи разнообразных приёмов. Мальчик с воробьём, морские и садовые впечатления, стареющая на глазах Шайяна потерявшая Адама, – все эти запоминающиеся образы тяготеют к символам, выписаны «несмываемыми» красками и притом в собственной, уже начинающей проявляться, манере изложения. Присущи рассказу и некоторые философские – опять же вытекающие из притчевости – свойства. Например, о тирании выбора, замаячившего перед Адамом. Сказано об этом с детской доверительностью и поэтому убедительно. Хорошо дана и армейская пустота: неожиданно просто и без излишней публицистичности.
В тексте мало деталей и много подробностей. Для рассказа большое количество подробностей, (которые, по сути, являются неразвёрнутыми, «ускользающими» и потому не имеющими веса деталями) – просто крах. А для стихотворения в прозе да ещё с притчевым уклоном, подробности – тропка к развёртыванию впечатляющих ассоциаций. К примеру, таких: «он каждый раз переживал и прозрачный пустой страх поздней осени, и зимний холод… Его можно было трогать в пуховых шариках-одуванчиках... Листья осенью были не листья, а яркий костер, хвост лисы, который поймать было проще простого – вот она, держи скорей, трогай руками!.. Тычинки яблочного, вишневого цвета каждую весну обязательно победно сверкали желтым солнцем».
Свет русской поэтической прозы «золотыми полянами» лежит на этом рассказе. И свет этот не уходит. А ведь будет когда-нибудь и собственный свет!..
Теперь о стихах. Они-то как раз полны повествовательных сюжетов и свойственных больше прозе, чем поэзии, реалий. «Голубится простое, как русское сердце, небо». Или: «Прорезанный неудержимой скрипкой». Или: «Только с усталым облаком / Вздрагивать лихорадкой…»
Ямб здесь инерционен, дактиль неуклюж, и хорошо, если б они побыстрей растворились в чудесной аритмии прозы. Иногда спасает дело самый «повествовательный» из стихотворных размеров – хорей. Как скажем в «Песенке о снеге»: «Будет снег епитрахилью, /Белой тканью, / Млечной пылью…» Но и хорей говорит лишь о неотвратимом приближении свободного, не скованного метром и поэтическим размером повествовательного периода.
Музыкальный опыт толкает Елизавету Дмитриеву к стихам. Опыт жизненный – проступающий в этих же стихах – к повествовательными сюжетам. Так и кажется: и стихи, и поэтические сюжеты – лишь предвестие качественной прозы. Хотя решать это, конечно, самому автору (или роду литературы, который частенько это делает за автора). Точно знаю одно: эти талантливые стихи и поэтическая проза, укреплённые понимаем того, что именно свойственно каждому из данных родов литературы, ещё принесут свои прекрасные и, может даже, золотые плоды.
Борис Евсеев
«Скрипач поет – и тонко плачет звук…»
* * *
Из душевных мелодий тончайших,
Из любви родников мы вдвоем
Шьем мотивы за завтраком нашим:
Мы – поем.
Не имея-то даже и слуха
Ту рождаем на свет без стыда,
Что теплее лебяжьего пуха
Согревала меня в холода.
И бесхитростны наши концерты
И не знаем гармоний и нот.
Но у нас есть поклонник с фальцетом
Неизменным и искренним – кот.
Многим мэтрам, маститым и мудрым
Не понять, – как же так, почему?
Но нежней все, восторженным утром
Мы поем, и восходит сквозь тьму
Милый, глупый обычай. Но – верный, –
Так в Итаку плывут корабли.
Мы его, как основы вселенной,
Бережем, сбережем
...сберегли!
Значит, если в преддверии смерти
Старость руки пронзит как копьем,
Улыбнемся, и, может быть, Верди
Напоем
* * *
Скрипач поет – и тонко плачет звук,
Прорезанный неудержимой скрипкой.
Мелодия трепещет светлой рыбкой,
Но – тверже стали замыкает круг,
Хотя сама она тверда – едва ли.
Она напоминает мне Тебя, мой друг.
ИЗ ДЕТСТВА
Волны смолой сквозь меня прорвутся,
Исчезнут. Затем, чтобы вновь вернуться.
Белые люди смеются вокруг
Огромные, как медведи.
Неизвестно: кто враг, кто друг.
Светлыми крыльями чаек
Парусники качают.
А я смотрю туда, где
Море кажется космосом. И, в воде,
Над волнами головка рыжая
С волосами от солнца выжжеными.
Не прекращаю молиться:
Пусть ничего не случится.
Злобное море
Жертвы ищет.
Бурные волны
Жаждут пищи…
Кружево волн
Побережных, как
Кофточка
Тети Лены.
У нее – рак.
Вид борьбы, как и с космосом моря битва.
Я не знаю, поможет моя молитва?
В море тонут солнечные огни.
Господи, ты их обеих
Со-хра-ни.
Мои губы становятся белыми,
Как прибой.
Если что-то случится, мама,
Я плыву за тобой.
* * *
Не ждала я, что смерть повстречает меня так скоро.
Не геройски и, если по-честному, так нелепо…
Я лежу, и, насколько хватает слепого взора, –
Голубится простое, как русское сердце,
Небо.
ДВУГОЛОСИЕ
Взмах каре-белого крыла
По снега первому дыханью.
Как хороша, почти бела
Голубка млечно-медной ранью.
Но, проигравшие войну,
Под снегом мертво листья тлеют.
Всем павшим в битве – тишину.
Голубкино крыло белеет…
* * *
Я покидаю светлый дом,
Паром вздохнув. И, значит,
Я задыхаюсь
Хо-
ло-
дом.
Небо – о смерти плачет.
– Не уходи, пожалуйста! –
Ветви взмахнули птицей.
В горле вздохнула жалость,
Но
Мне не остановиться.
Только с усталым облаком
Вздрагивать лихорадкой, –
Серых дождинок отзвуком, –
Глаза стеклянной складкой.
Небу – рыдать: то под шерстяной
Шалью,
Ссутулив спину;
С нежностью матери лишь одной –
Матери
птичьему
клину.
С нежностью птичьей матери
Плакать детей потерю,
Каплями землю гладя,
И
В смерть до конца не веря.
То вдруг навзрыд кулаками
Бацать
В двери
Закрытых
Реанимаций…
* * *
Мы на станции пели пустой.
И ушли в ночь.
Огромные бабочки теней пугали нас.
Фонарик скользил по знакомой дороге
И мы с трудом узнавали указатели и приметы,
На мгновение выхваченные им.
Но, пробираясь уснувшей тропой,
Где наши слова исчезали в глубине лесного страха,
Мы не могли не смотреть на звезды.
ПЕСЕНКА О СНЕГЕ
И от этого Николка опять заплакал и ушел из часовни на снег.
Кругом, над двором анатомического театра, была ночь, снег,
и звезды крестами, и белый Млечный путь.
М. А. Булгаков. «Белая гвардия»
Снег идет.
А это значит,
Чьей-то жизнью он оплачен
Чьей-то смертью обозначен
Выпрошен,
Слезами вышит
Мирно крыльями колышет
(Может, снег, а, может, – ангел,
Что беречь меня поставлен.)
Будет снег епитрахилью
Белой тканью
Млечной пылью –
Пылью млечного пути
Не проехать, не пройти.
Снег накроет всюду звуки,
Горе, мысли о разлуке.
Холод – дрожью. Холод – строже.
Тише, тише мой хороший.
Что так злобно? Если б знал и...
Даже ты не смог бы злиться.
Дай же из холодной дали
Вырезать родные лица!
Буду думать, буду верить.
Белый снег шагами мерить –
Стуком сердца по аллее:
С каждым шагом все смелее.
Трам! Та-ра-рам! Трарарам!
Я бегу по облакам!
В целом мире я одна.
В целом мире –
Ти-ши-на.
УСПЕНИЕ
Мир и покой.
Покров голубой,
Райские реки цветов.
Дым от кадил – облака над тобой
Дышащих в воздухе слов.
Звон бубенцов…
Это ли смерть?
Отдых усталых очей.
Только чтоб руки Твои согреть
Льются кометы свечей.
И от огней
Вдруг расцветут
Лилий прекрасные лица.
Лилии здесь покой берегут
Ног твоих, Всецарица.
Времени нет.
Вечности свет.
Сын Твой – с Тобой…
* * *
Тихий город святой
И надземные степи.
Грустно шепчет прибой:
Богородица – в небе.
ФАРФОРОВЫЙ СЕРВИЗ
Снежной вязью тайна из Китая
Притаилась в кухонном шкафу,
Словно нежно-нежно птичья стая
Затянула песню на лету.
Бережно и ласково достану,
Если бесконечно грустно мне.
И от «тени смертной» я восстану,
Отогрею руки в тишине.
Дым тумана не успел истаять
Все молочною окутав тьмой,
Как уже пора мне чай оставить
И, проснувшись, снова стать собой.
CHILDHOOD PHILOSOPHY
Когда вечерними лучами солнце,
Как зрелый фрукт окатит напоследок
Лучами дом и за стеной польется
Неспешно речь соседей и соседок
Вдруг кажется так невозможно глупо,
Что днем кипели страсти в разговоре.
И знаешь что? Не разглядишь и с лупой
Обычно повод весь, приведший к ссоре...
Сказать на исповеди – будет столько срама!
Сама ж – вот видишь? – оказалась в луже.
И ужинать уже сзывает мама,
А злобу точно доконает ужин.
Все позабыв, в прихожей, в коридоре
Шумят ребята: как всегда, играют.
А тень ложится на пол, рифмой шторе
И – «Yesterday» вдруг в солнце замирает.
Тут чувствуешь себя таким дебилом!
(Поскольку с совестью, то все ж довольно милым).
* * *
И взгляд мрамора –
Безмолвие,
Остановившее миг живого.
Птицы летят на Восток.
И взмах их крыла мягче шума морей.
А ты – белая тень, белый звук, белый миг,
Прощание белое.
Недвижная фотография жизни.
Молчание вечное.
И я спокойна.
МОЛЕНИЕ
– Только не отпускай!
Жить среди птичьих стай,
Не одной.
Воздух пить, плакать мгле,
Только не на земле –
Над землей!
В каждой клетке моей
Ветром вольных полей
Речь звучит:
Не оставь же меня
Ни в сиянии дня,
Ни в ночи!
В чистоте синевы,
Как на глади канвы
Шьется роспись ветвей.
Если можно просить,
Чашу ту пронеси.
Но – по воле Твоей.
* * *
дорога, ведущая к деревне Праслово
Я иду по дороге, которая вверх.
Она ведет, кажется, на небо.
Не знаю, чем я могла такое заслужить, но это так.
(«Поехали по небу, мама», – помнишь?
Ее дядя Боря на старой пластинке
Играл и посредственно пел под гитару
И врезались в память только четыре слова оттуда.)
Не знаю, чем я могла это заслужить.
Я не делала ничего особенного, чтобы найти Небо.
Просто Небо нашло меня.
И глаза мои льются его синевой.
Мне так хорошо! Я так счастлива!
Посмотри – облака так огромны, но и легки.
Словно Город в Раю.
Там, где небо смыкается с землей, наполняя весь воздух ликованием
И – каждую его частичку – сиянием солнца.
(Не совсем, правда, рядом, но дойти точно можно минут за пятнадцать).
Все, что там происходит, словам неподвластно.
Но похоже, на то, что многие ищут, наверно, всю жизнь..
Я никогда еще не была так наполнена счастьем.
Этот город, внизу, далеко,
Словно пылью покрыт серостью неба.
Оставь.
Тут уже ничего не изменишь.
Оглянись на него напоследок:
Неужели несчастье покинуть его навсегда?
Ну, чего ты боишься?
Последний раз
Оглянись,
Зажмурь на секунду глаза
И вперед!
Вверх,
Вверх,
Вверх!
К облакам!
Как можно скорее!
К радости Рая!
К разливам полей и неба.
Стихия колосьев, движимая ветром
Поет изгибами трав,
Не издав ни звука,
Как поет балерина
И как дирижер
Выпевает руками
Музыку сердца.
Так травы поют
Ostinato
Забытое что-то.
(Почему-то «Amazing Grace»).
