Родилась в 2001 г. в Москве. Учится в средней школе. Пишет повести, рассказы, стихи с 2012 года, работает над романом. В 2015 году стала финалистом конкурса творческих работ «Поэт-прозаик – драматург» в номинации «Прозаик» в рамках Московского форума «Москва-сердце русской словесности». Была отмечена грамотой «За высокий творческий потенциал». Отрывок из романа «Не потеряй свою реальность» был опубликован в альманахе конкурса Московского педагогического государственного университета. С 2016 г. учувствует во Всероссийской олимпиаде по литературе.
* * *
Очевидным достоинством сочинительской манеры Виктории Скатовой является язык ее прозы. В каком-то смысле в литературе языковое чутье – вообще самое главное. Во всяком случае, в истории литературы остаются не те произведения, где созданы сложные психологические портреты, или где вскрыта важная социальная проблематика, или найден некий новаторский прием – все это может и должно быть, но все же в первую очередь в истории словесности важнее всего искусство слова, чувство языка, языковая стихия. Конечно, это дело рискованное. Языковые игры тяготеют к нарушению норм и правил, ко вкусовым провалам, и даже большие авторы порой грешат этим. И все же без такой игры и такого риска литература остается пресной, неинтересной.
В представленных рассказах мы сталкиваемся именно с этой – рискованной, но любопытной – языковой игрой. Ее истоки – в Гоголе и Салтыкове-Щедрине, Зощенко и Хармсе. Где-то на грани абсурда, где-то за гранью. Но неизменно вызывающе и комично. Вот несколько примеров. «Он заметил, что у нее было красивое и даже благородное лицо. Но какое-то сломанное, как бы разделенное на две половины». Заметим, что именно лицо героев часто становится поводом к появлению неожиданных авторских метафор: «Сидящий с ним рядом мальчишка состроил гримасу ощипанного петуха».
В целом этой творческой манере присуще особое внимание к предметно-бытовой детализации. Автор обладает внимательным зрением, особой оптикой – одновременно и искривленной, и пародийной, и по-своему точной. Юмор здесь неочевиден, убран в подтекст и оттого еще более эффектен. Трудно сказать, что создает комическую реакцию, например, в этом пассаже: «Там плясали женщины в красных чулках, которые, казалось, они вот-вот снимут и натянут на любопытные носы мужчин. А те от нетерпения теребили свои галстуки и стучали ложками по столу». Или в этой явно гоголевской реминисценции: «На прошлой неделе извозчики делали ставки на одного господина, который был проездом в городе и которого они часто возили. Спорили: грек он или итальянец, но точно не немец, а до француза ему и вовсе далеко. Решили, что еврей».
Внимание к языковой работе заметно и в словообразовании, и в сложноустроенной, архаической по духу метафорике, и даже во вполне поэтической фонетике отдельных фраз. Все это можно увидеть в такой, например, строчке: «Ветвисторогим оленем скакнула молния». Созвучие «олень – молния», редкий эпитет «ветвисторогий», иронический глагол «скакнула» – подобные элементы текста делают его одновременно и поэтичным, и комичным. Хочется пожелать автору не потерять это языковое чутье и одновременно наращивать умение балансировать между двумя художественными стихиями, абсурдно-смешного и лирического. В русской литературной традиции это много кому удавалось, здесь есть на кого опереться.
Андрей Новиков-Ланской
Железные ставни
Картинки из старинной жизни
«Ох, уж этот мир, где не равнодушны
только сумасшедшие чудаки».
Иван Иванович Орлов выходил из дома всегда в одно и то же время, когда день устремлялся к вечеру, а солнце - к закату и по крышам маленького провинциального городка пробегали тени проводов. Чтобы не видеть ничего ненужного, в любое время года и в любую погоду он надевал донельзя изношенную кепку, надвигая ее по самые глаза. Он считал, что в кепке, даже такой, его могли окликнуть и «гражданин», и «товарищ», ну, уж точно не «эй, ты». Чудо, чудо, что головные уборы делают с людьми.
Иван Иванович любил останавливаться возле маленькой грязноватой канавки. Там жили маленькие квакши, постоянно искавшие свою мать. А та, как нарочно, пряталась за острую осоку и издавала едва уловимое кваканье, которое не слышали дети. Иван Иванович любил смотреть на эти чудесные создания. Садился на корточки, протягивал ладошку и те без всякого страха запрыгивали на его большой палец. Тогда он радостно смеялся, и с его губ сыпались хлебные крошки, которые он никогда не смахивал, словно держа про запас. С ними Ивану Ивановичу было как-то спокойнее.
А с наглым круглоголовым серым котом Никифором с соседней улицы Орлов встречаться не любил. Тот всегда презрительно-брезгливо осматривал Иван Ивановича, словно говоря: «Вот я – кот, а ты кто такой?» И ждал, когда Орлов уступит ему узкую тропинку.
Людей Орлов обходил не то, чтобы стороной, он просто не любил разговаривать. То ли ему нравилось молчание, то ли от недалекого ума. Он был, как закрытая шкатулка, в которой что-то лежит, а взять не получается.
Городскими новостями он не интересовался, н на лице его была написана такая усталость и отстраненность от мира, словно он хотел сказать “А ну, вас всех”. Казалось, что все вокруг ему смертельно надоело, и он ждал какого-то часа, который он сам себе назначил, чтобы навсегда покинуть этот город и когда он смотрел в окно, ему виделась зовущая его в путь дорога.
Орлову было 43 года. Но все прибавляли ему лишних 20 лет. Когда он просыпался в замятой, жесткой, как он сам, кровати и касался своего лица, то …ба, ба не находил ни жиринки, ни складочки. Они часто пропадали от голода: обижались и уходили, не прощаясь, но всегда готовые вернуться.
Орлов стал привыкать к мысли, что с каждым новым днем он исчезает и исчезает и когда-нибудь его вообще не будет, только останется валяться в углу его кепка. Даже черные коты перестали перебегать ему дорогу, не видели смысла. Но он знал, что у Господа Бога нет книги жалоб и предложений и у Него для каждого свой срок. Только разный…. Дни были однообразны, как вид из окна.
Ходил он всегда сгорбленным. Нос его все больше и больше втягивался, чувствуя свою невостребованность и поэтому брови казались необыкновенно широкими, словно испачканные сажей, и были как бы сами по себе.
Сами по себе были и глаза – необыкновенного изумрудного цвета. Если бы они только моги превратится в драгоценные камни! Он, не задумываясь, вырвал бы их и продал. Тогда он купил бы сразу аж 5 пакетов муки и испек бы пирог. Да, что там пирог! Он испек бы торт! Торт своей мечты!
У Ивана Ивановича была одна слабость. Когда все, так называемые «нормальные» люди отправлялись в трактиры или принимались за чтение дурных газет, он открывал свой заветный сундучок и брал в руки старые потрепанные журналы с кулинарными рецептами, манившие его своими волшебными картинками и несбыточными желаниями. Они настолько далеко уходили за грань его реальности, что он, читая какой-нибудь рецепт, лишь представлял, как его руки катали бы тесто и украшали бы торт белым, пахнувшим ванилью, кремом.
Но все на свете имеет право заканчиваться. Часто так случалось, что «Кулинарная страница» с каким-нибудь особенно заманчивым рецептом оказывалась залитой чернилами или вовсе обрывалась какими-то распадавшимися буквами. Иван Иванович пытался, перебирая в голове все буквы, восстановить написанное, но потом отказался от этой затеи. От злости он забрасывал журнал в самый дальний угол и давал себе слово никогда не читать ничего подобного. Но не проходило и минуты, как журнал снова оказывался в его руках. И все повторялось заново. Ведь каждому нужна сказка на ночь.
В другом пыльном углу поселился на удивление толстый паук, чьи изысканно-затейливые сети никогда не пустовали. Иван Иванович глотал слюну и воображал себя вольным пауком: он плел бы свою паутину, ловил бы мух, завел бы знакомство с паучихой… Всенепременно! Женщины! Ее ласковой руки ему не хватало! Чтобы, проснувшись, было кому сказать «Доброе утро», а вечером «Спокойной ночи». Вот для кого он пек бы свои пироги и торты. Ведь незнакомы, еще не значит, что далеки. Последней, что жила у него, была Агафья Стремина. Но и та бросила его, когда его выгнали с места.
«Прошли за днями дни,
Сокрылось много лет,
Где вы, бесценные создания?
Иные далеко, иных уж в мире нет.»
Как хорошо, что у Пушкина была его Натали!
Когда-то и у Ивана Ивановича строки сыпались щедро, словно из широкой купели.
Но…не потеряй свою реальность – одергивал себя он.
Сегодня Орлов решил сделать подарок своему носу и пойти в лавку к Ясинскому. Когда-то они вместе учились и даже дружили. От Ясинского Ивану Ивановичу перепадали черствые булочки, которые наверняка, никто уже не купит и прочая залежалая провизия. Но Орлов искренне считал, что все это он берет в долг.
Лавка была закрыта. Иван Иванович подумал, что он опоздал и Ясинский, который был педантичен как немец, начинавший свой завтрак в 6.46, закрыл свою лавку на ночь.
Он прошел мимо водопроводной колонки, скрюченной на правую сторону, словно ее нещадно били, хотя плохого она ничего не сделала, разве что струя у нее была маленькая. Это можно было бы поправить, если бы люди захотели. Но люди не хотели.
Затухающее солнце осветило дом с темной аркой на противоположной стороне улицы. И тут мимо Ивана Ивановича промчалась какая-то женщина в застиранной сорочке и грубых мужских ботинках на босу ногу. Внезапно она остановилась, и он заметил, что у нее было красивое и даже благородное лицо. Но какое-то сломанное, как бы разделенное на две половины. Особенно хороши были изумрудные глаза, которые показались ему даже знакомыми. Словно внезапно что-то вспомнив, женщина побежала назад. Орлов решил подождать. Зачем? Он и сам не знал. Может, она еще вернется. И ей нужна помощь. Но чем он, Иван Иванович Орлов, может помочь ей? У него нет и копеечки. Ему вдруг захотелось избавиться от своего навеса над глазами, и он снял кепку. Спрятавшись в арку, он почти слился с холодной и сырой стеной.
Вдруг он услышал ее голос. Таких голосов ему не приходилось слышать. Столько нежности в нем было. Такими голосами, должно быть, разговаривают друг с другом ангелы.
«Аркадий Юрьевич тебя непременно заберет через 20 минут. 20!» –Она взяла в свои руки чьи-то маленькие пальчики, – кого именно Орлов не разглядел, – и поцеловала, сидя на корточках.
-А мне пора, мне надо идти. Маме надо работать.» Неуверенность проскользнула в ее словах, а главное - обман. Обман продолжился. «Ты тут постой, что бы дяденька городовой тебя не увидел. А Аркадий Юрьевич, он хороший, он придет. И не тереби, пожалуйста, жилетку! Вот, пуговицу оторвал. Мне? Ну, спасибо. Маме, все маме».
Незнакомка сунула в карман что-то маленькое круглое и исчезла. И тут он увидел, кого оставила женщина. Перед ним в уголочке стоял мальчик лет 5-6 со светлыми, как у матери волосами и такими же изумрудными глазами. Когда-то подстриженная челка съехала на лобик и загораживала удивительно тоненькие бровки. Одет он был в клетчатую жилеточку с торчавшей, развивающийся на ветру ниточкой от оторвавшейся пуговички. Другие две, почему-то крупные и разного цвета, продолжали крепко держаться. Но это было не надолго, так как мальчик, вероятно по привычке, принялся теребить самую нижнюю, а другой рукой почесал носик. Он произнес: «Кто здесь?» … Мальчик был такой беззащитный и трогательный, как маленькая улитка, потерявшая свой домик.
В голосе звучал не испуг, а надежда, что где-то поблизости находится этот самый Аркадий Юрьевич. Не дождавшись ответа, ребенок начал ходить взад и вперед: «Почему Вы, Аркадий Юрьевич, позволяете себе опаздывать, когда Вас ждут? Неприлично. Плохой тон, невежливо это,» – говорил он, размахивая маленькой ручкой. Пронзительные глаза мальчика смотрели в темноту. Боясь напугать мальчика, Иван Иванович не позволял себе ни одного движения, даже выражение его лица, старалось ничем его не выдать. Вдруг в его желудке проснулся дракон, и это чудовище начало махать хвостом и барабанить по самому сердцу, требуя подношений…
…Когда он очнулся, улица была уже пуста. Только сырая, непонятно откуда прилетевшая туча, смотрела на него с иронией и торопилась освободиться от наполнявшей ее влаги. И не успел Иван Иванович досадливо заметить, что еще до дождя где–то промочил дырявый сапог, недооценив глубину лужи, как туча стала бросаться в него холодными жесткими каплями.
Он двинулся вперед, потом назад, чуть было не попал под колеса пролетки, и мужик с плотными щеками кинул в его сторону: «Слепым не место на дороге”, а сидящий с ним рядом мальчишка состроил гримасу ощипанного петуха. Но Орлов не озлобился. Он привык пропускать мимо ушей подобные замечания. Вдруг перед ним появился такой же, как и он сам, весь вымокший нищий, протянул к нему дрожащую руку и хрипло проговорил: «Подайте, подайте!». Иван Иванович так и шарахнулся от него. За спиной ветвисторогим оленем скакнула молния. Иван Иванович не помнил, как оставив все арки и домики, пробежал мимо канавки с зелеными квакшами, наступая во все грязные лужи, и очутился возле своего дома.
Протиснувшись сквозь заросли пожухлой полыни в огороде, в котором уже давно ничего не росло, он наконец добрался до крыльца. Откашлявшись, он принялся вытирать холодный лоб и вдруг ясно осознал, что где –то там в чудовищных переулках он посеял свою кепку, лишился самого дорого.
Он принялся снимать с себя плащ, остался в серой, мышиного цвета, рубашке с жеваными заплатанными рукавами. Вывернул наизнанку плащ. Из кармана вывалился ключ на липкой веревке. Подняв ключ, он кое как открыл дверь и ввалился в комнату. Сел на шатающийся табурет, поставил локти на голый стол, опустил голову и закрыл глаза. Отдышавшись, он понял, что не может выбросить из головы увиденное.
Между тем приближалась полночь. Ночь напала на город в один миг, словно схватив хищными когтями. Немощный месяц не мог защитить его. Все ждали, когда месяц станет луной и спасет город от кромешной тьмы. Но этого почему– то не происходило. Месяц всегда оставался месяцем.
Иван Иванович сменил заштопанные черные носки на ядовитые красные. Нашел, что на одном протерлась очередная дырка, принялся зашивать, но медленным движением руки отложил иголку и все повторял про себя: «Мальчик, мальчик! Где ты сейчас? Нашёл ли тебя Аркадий Юрьевич? Спишь ли ты в теплой кроватке? Укрыла ли тебя на ночь нянечка? У меня есть моя коморка, хоть и продуваемая со всех сторон. А у тебя, может, и этого нет».
Орлову было уже не до носка. Несмотря на то, что в его желудке заревел не только дракон, но и его детеныш, он лег на кровать и попытался заснуть. Но через минуту вскочил. Теперь он был уверен, как колдун с долголетним стажем, что Аркадий Юрьевич так и не пришел за мальчиком. Само это имя, Аркадий Юрьевич, казалось ему каким-то грязным и липким, как веревка от ключа, и вызывало отвращение.
Иван Иванович вышел на крыльцо. До него стали долетать капли вновь начавшегося дождя. Эта безбожная природа! Его сиятельство дождь настиг город именно сейчас, когда бедный ребенок где-то и совсем один. Он стоял на крыльце, держась рукой за дверь, пока весь не вымок. Потом вернулся в комнату и, не снимая сырых брюк, снова лег на кровать.
Он хотел прочесть молитву, как вдруг лопнувшая пружина хлестнула его по ребру. Но он не почувствовал боли, только заныли холодные ноги. Тикали часы, сводившие его с ума. Мысли надоели друг другу, но он не мог заставить себя убить их. В голове било колоколом: «Бросила, бросила сына». Орлову вдруг захотелось разобрать этот город по кирпичику и построить новый. Там у каждого на столе с утра появлялся бы свежеиспечённый хлеб, бедность не крала бы молодость, и в головах людей был бы порядок, как на книжной полке с прочитанными книгами.
Иван Иванович встал, покопался в закопченном чугунке, едва не уронив его на ногу. Нашел затерявшуюся на дне картофелину, съел ее и натянул панталоны на так и не высохшие брюки. Коснувшись головы и не обнаружив кепки, досадно произнес: «Ах, паршивка!». Грязные сапоги до сих пор отдавали влагой. Надев мокрый плащ, он вышел из дома. Орлов заметил, что природа проснулась раньше него или не засыпала вовсе. Шла осень, роняя листья, уже утратившая пропуск в лето, но еще не спешившая отдаться во власть зимы.
Он решил снова пойти в магазин к Ясинскому. Авось ему повезет на этот раз. Ясинский вставал рано. По дороге ему встретились две толстые бабы в желто-красных кофтах. Увидев Ивана Ивановича без кепки и в панталонах, бабы переглянулись, хмыкнули, подталкивая друг друга локтями в жирные бока и еще долго шептались, тыкая в него пальцами, похожими на вялые сардельки.
Надо сказать, что жизнь ближнего была для жителей городка куда интересней своей собственной. И еще долго их день начинался и кончался этими панталонами. В спорах о настоящем и будущем Орлова бились чашки, разбивались бутылки, а кое у кого появлялись синяки и шишки. А на прошлой неделе извозчики делали ставки на одного господина, который был проездом в городе и которого они часто возили. Спорили: грек он или итальянец, но точно не немец, а до француза ему и вовсе далеко. Решили, что еврей. А вот где он служил или какому делу себя отдал, так и не решили.
Город оживал. Старому Прохору приспичило пробить дымоход и из него вылетела черная- пречёрная сажа, похожая на стаю ворон, которые все разом гаркнули и растеряли свои ругательства. Сажа мгновенно полетела вниз, едва не осев на голове у Орлова. Истошно мяукала кошка: то ли личная жизнь не заладилась, то ли приснилось ей что-то плохое.
«Чего молчим?» – послышался из-за прилавка голос Ясинского. От неожиданности Орлов вздрогнул и очень удивился, обнаружив себя в лавке. Ясинский мягко улыбнулся своими булочными щечками. С тех пор как они были знакомы, Ясинский ничуть не изменился, только увеличился в размере и стал похож на огромного ребенка. Он протянул Орлову свою пяткообразную ладонь, а бесплатный помощник Ясинского мальчик Августик по прозвищу Блинчик – дуроковатое редкозубое существо с цыплячими волосами, глядя в упор на Орлова, произнес с английской замашкой “Копейку, сэр”. Орлов вздрогнул и ничего не сказал.
– Иван Иванович! Не здоровы, вы что ли? Вот смотрю на вас, кто же надевает панталоны поверх брюк?! Дружок, пугаете вы меня.
Иван Иванович только махнул рукой.
Ясинский поставил на прилавок бутылку прокисшего молока, пакет прогорклой муки и три морщинистые картофелины.
«Вы все смотрите куда-то, Ивана Ивановича, неужели нашли красавицу в наших краях?»
«Потерял, потерял» – кротко и задумчиво ответил Орлов.
Вдруг сквозь витрину он увидел коротенький уже знакомый силуэт и, как сумасшедший, бросился на улицу. Мудрый Ясинский проводил его сочувственным взглядом, покачал головой и отставил продукты в сторону.
Ребёнок стоял в трех шагах от Орлова с его кепкой в руках. Заметив на себе пристальный взгляд Ивана Ивановича, он испуганно вздрогнул, будто узнал хозяина подобранной кепки. Мальчик стоял и смотрел на Ивана Ивановича. Но стоило тому сделать шаг в его сторону, как мальчик бросил кепку с несколькими монетами и убежал.
Орлов медленно подошел, поднял кепку, грустно покачал головой и собрал монеты. Денег хватило как раз на пряник. Да, на пряник, который он купит этому мальчику. Теперь он точно знал, что найдет его.
Весь день Иван Иванович ходил по городу. Когда он проходил мимо цирюльни “Интрига”, куда жители городка ходить опасались, предпочитая “Дохлый комарик”, какай-то пузатый мальчишка из очередной пролетки плюнул в него чем-то непонятным. И это непонятное ни за что ни про что так врезалось в щеку Орлову, что тот остановился и замер от боли посередине дороги, услышав пронзительное: «Опять этот утренний сумасшедший» и злой смех. Но он равнодушно шел своим путем, пока не увидел трактир, в который он заходил последний раз года два назад. Именно заходил: вошел, глянул и вышел.
Трактир «Дюжина моря» обслуживал днями и ночами всех, у кого были хоть какие-то деньги. Зал делился на две половины: «общую» и «чистую». В «общей» у входа за липкими деревянными столами, сдвинутыми в один ряд, сидели беспробудные пьяницы. Егорыча, старого знакомого Ивана Ивановича, тут видели по шесть раз в неделю. Входя в заведение он, по обыкновению, спотыкался о порог, падал, и просыпался только часов через 5. Время для него текло незаметно.
В «чистой» половине сидели «великие господа». Они входили, волоча свои неуклюжие толстые ноги, словно крокодилы, пахнущие сыростью и лягушками. «Великих господ» обслуживали особо. Их всегда ждали. С них снимали пальто, как только те входили, им отводили лучшие столы с кожаными креслами. Там плясали женщины в красных чулках, которые, казалось, они вот-вот снимут и натянут на любопытные носы мужчин. А те от нетерпения теребили свои галстуки и стучали ложками по столу. С господ не брали денег, так как они сами давали их без счету, они курили хорошие папиросы и смеялись. И от их смеха Ивана Ивановича тут же начинало тошнить.
Как только Орлов переступил порог этого заведения, неимоверный запах только что запечённого цыпленка ударил ему в голову. Он хотел было присесть где-нибудь с краю, как услышал детский плач. Скромное и жалобное доносилось к нему через душный воздух. Сквозь дым папирос он увидел того самого ребенка, едва заметного среди «великих господ». Мальчик выглядел так жалко…Уже без жилетки, с закатанными рукавами грязной рубашонки. Он стоял возле толстого красного человека, игравшего в карты. Про таких говорят: «Лучше его не трогать». Человек был сосредоточен и ему, видимо, не очень везло. Бросая очередную карту, он тут же отхлебывал вино из горла бутылки и передавал ее мальчику, который еле удерживал ее. А тут еще и получил по макушке за то, что «великий господин» проиграл партию.
Иван Иванович, ни минуты не рассуждая, расталкивая всех и вся, стал пробираться к столу. Мальчик увидел его, и от неожиданности несуразная бутылка выскользнула из его ручонок. Ребенок обомлел, побледнел… «Великий господин» взревел бешеным зверем и замахнулся на него. Но его тяжелую руку впервые в жизни остановили. Остановил Иван Иванович своей слабой рукой. Прищурившись, он спросил: «Аркадий Юрьевич?»
«Ну, а ты кто?»
«Позвольте, я заберу у вас мальчика. Это не дело бить ребёнка. Он даже не ваш». Стоило это произнести Ивану Ивановичу, как «великий господин» вспыхнул, словно керосиновая лампа, а мальчик спрятался за спину Орлова, который вдруг ощутил небывалый прилив сил.
«Ах, значит, ставки отменяются!» – послышался голос.
«Это не его сын! Ах, ты врун с никчемным и бестолковым ребенком. – донеслось откуда-то.
«Отдайте мне мальчика» – спокойно проговорил Иван Иванович. Последнее что он увидел, был направленный в его сторону кулак, пахнущий рыбой, медом, вином и всем на свете. И этот самый кулак проехался по его носу. Иван Иванович повалился на пол, хотел опереться о какой-то стул, но тот в страхе отскочил от него. Затем последовал следующий удар в живот. Здоровый Аркадий Юрьевич поднял Орлова как тряпку и вновь бросил на пол, проговорив: «Забирай эту грязь и себя грязного», и в последний раз взглянул на Орлова, как на бородавку, которую невозможно прижечь и крикнул: «Играем!»
Иван Иванович попытался встать. Мальчик протягивал ему ручки и шептал: «Ну, дяденька, дяденька, вставайте!» Орлов прикрыл в ответ глаза и коснулся носа, из которого текла кровь. Мальчик вытащил носовой платок ручной работы и приложил к его носу. Иван Иванович с трудом поднялся, и они направились к выходу. Их провожали косыми взглядами: кое-кто смотрел на них с жалостью, кто-то, уткнувшись в рюмку. Большинство вообще не обратило на них никакого внимания. В этом заведении случалось всякое.
Они вышли на улицу, где горели редкие фонари с треснутыми стеклами. Стараясь поддерживать еле плетущегося Орлова, мальчик всхлипывал и все повторял: «Простите меня, простите! Это все из-за меня. Из-за меня они так вас». Несчастный мальчик уткнулся в живот Ивана Ивановича, прямо в больное место.
«Ничего, ничего! Все пройдет и это тоже» – услышал он его слабый голос.
«Эй, пролетка! – крикнул мальчик.
«Нет, нет. У меня нет денег. Дойдем как-нибудь, – опустил Орлов его поднятую руку. Мальчик потряс перед ним горсткой монет.
«Нам нужней, чем ему» – произнес он тихо. У него их гора.
В пролётке мальчик положил голову на колени Ивану Ивановичу и тихо заплакал. То ли от счастья, что его забрал этот человек, то ли от пережитого. Ему было все равно, куда они едут. Главное, что он теперь не один и не с этим мерзким Аркадием Юрьевичем. Иван Иванович коснулся его давно не мытой головенки, пахнущей черной смородиной, словно свалившейся ему прями в ладонь: “Ах, маленький!”
В темноте мальчик вспоминал наглые и надменные лица «гостей», которые трепали его по затылку, словно котёнка, поцелуи «милых дам», чья давно испорченная помада оставляла следы на его щеках. Однажды от одного такого поцелуя у него так раздуло щеку, что он неделю простоял у окна, боясь в таком виде показаться на улице. Он вспоминал все это, словно перелистывая запылившуюся книгу.
Послышался лай. Мальчик обернулся и стал смотреть вслед убегающей дороге. Огромная страшная собака голосом Аркадия Юрьевича пролаяла:«Ты мой, мой!». Еще чуть-чуть и она схватит мальчика…Тут пролетка остановилась, и собака исчезла.
С трудом добрались они до дома Орлова, открыли дверь. Сгусток пыли повалил из комнаты. Иван Иванович, шатаясь, упал на кровать и сразу стал похож на сухую корягу. Зловещая ночная тишина опустилась на город. Огромная желто-красная жирная луна, похожая одновременно на Аркадия Юрьевича, на встреченных на улице баб, оскалила белые зубы, с которых капала уже чья-то кровь. Она перевалила через окно сначала одну ногу, потом другую, высунула черный, пахнущий сыростью язык, и …
«Луна, луна съест меня, проглотит! Тянет руки, съест, съест. Уберите, уберите луну. Смилуйтесь, добрые люди!» – раздался в темноте вопль Ивана Ивановича.
Мальчик заметался по комнате, не зная, как помочь Орлову. Вдруг он наткнулся на что-то тяжелое. Это были составленные железные ставни. Обеими руками мальчик обхватил одну ставню, поставил ее на стул, а сам взобрался на скрипучий табурет. Затем приложил ее к окну. Половина луны была закрыта, и он снова услышал голос Ивана Ивановича: «Уходит, уходит!»
Мальчик спустился за второй. Но та никак не поддавалась. Силы, казалось, оставили несчастного ребенка. Отряхнув покрасневшие ладони и корчась от боли, он набрал в легкие побольше воздуха и приставил ее к первой.
«Ее больше нет, луны! Она вас не съест!» – радостно кричал мальчик. Но Иван Иванович молчал . Ночь проводила его в вечность. Душа вылетела и вернулась, где была.
Ах, эти нити не распутанных последствий…
Сказка про то, как Степка Захаркин спас свою планету
Уже который год на планете Земля не рос ни один цветок, ни одно деревце. Не пели птицы, не жужжали пчелы. Да много чего уже не было….
Почему же так случилось? Ходили слухи, что хрупкая и беззащитная Экология отвернулась от глупых и неблагодарных людей. А кому же может понравиться, если тебя не замечают.
И со временем, все живое начало потихоньку исчезать. Вот вчера пропал один невзрачный цветочек. Ну и что? Кому он нужен? Ведь она такой маленький и неприметный. И не важно, что его так любят пчелы. Полюбят еще кого-нибудь другого. Сегодня исчез маленький коричневый лягушонок, который так любил мошек и комариков.
И как-то тоже незаметно стало все вокруг серым и мутным, даже воздух стал горьким. Но жители планеты и к этому привыкли. Люди вообще быстро ко всему привыкают.
И только совсем уже древние старики еще помнили прекрасную красавицу Экологию, умеющую оживлять все, к чему она прикасалась. Они, казалось, любили ее. Да, видно, мало…. Иногда старики вспоминали, как они ходили на рыбалку, по грибы и ягоды, бегали по росе, встречали золотые рассветы и провожали алые закаты.
Но их не слушали. Даже не понимали, о чем это они?
А между тем планета Земля с каждым днем все глубже и глубже погружалась в серую пыль. Она была повсюду: в носу, в ушах, во рту... И может так бы и продолжалось, если бы не один мальчик лет двенадцати – Степка Захаркин.
Все, кому не лень дразнили его «Степка – Растрепка»… да мало ли еще как. А уж если кто-нибудь прокричит ему вслед: «Захаркин – Спотыкалкин», то пиши пропало. Обязательно споткнется.
И вот однажды Степке стало совсем невыносимо и вместо школы он свернул в сторону погибающего леса.
Все твердили, что там опасно, что корявые и засохшие ветви деревьев схватят его и не отпустят. Но Степку это не остановило. Войдя в голый лес, он увидел только высохшее болотце и привычную серую пыль. Было тихо, тихо. Птицы не пели, ежи не шуршали листьями, лягушки не прыгали и бабочки не летали на перегонки.
Степке вспомнился вдруг рассказ старого деда. Как давным-давно встретил он в этом же лесу дивную красавицу, и, кажется, назвал ее Экологией, которая приходила к своей подружке Лесной Нимфе. И даже пожал ей руку. Все считали это выдумкой. Что взять со старика?! Пусть потешится! А Степка поверил. Уж больно блестели у деда глаза.
Между тем, мальчик заходил в лес все дальше и дальше. Сухие кустарники и ветви деревьев больно царапали ему ноги и руки. Но возвращаться к своим обидчикам он ни за что не хотел. «Лучше пропаду здесь» – думал он, всхлипывая.
Вдруг Степка услышал тихий жалобный плач. На трухлявом пне сидела девушка. Степка подумал: «Может ей еще хуже, чем мне» и подошёл к ней. Это оказалась та самая Лесная Нимфа. Но что же с ней стало! С ног до головы она была покрыта серой пылью и едва дышала. Горевала она о том, что скоро погибнет вместе со своим лесом. «Когда переломится последняя веточка, мое сердце остановится. Помочь мне может только моя подруга Экология, но она…». Тут Лесная Нимфа замолчала и закрыла глаза.
Мальчику было очень жаль Лесную Нимфу и он знал, что обязательно ей поможет. Он побежал домой.
Перед сном Степка мечтал, как спасет Лесную Нимфу, ее лес и станет героем всей планеты. Ночью ему приснился сон: Чей-то строгий, но добрый голос произнес: «Здравствуй, мальчик! Я - царица Природа. Я создала этот мир. Без меня не было бы ни тебя, ни твоих мамы и папы, ни брата Егора, ни сестрички Вареньки, ни даже твоего злейшего врага Сашки. А Экология – моя любимая дочь. Я послала ее на планету Земля, чтоб она хранила мое творение. Но для этого ей нужна любовь и помощь всех жителей. А вы, люди, только причиняете зло моей хрупкой и беззащитной Экологии. Сейчас я покажу тебе другие планеты, как там относятся к моей дочери.»
И Степка увидел, как прекрасна Вселенная, если любить и уважать матушку-царицу Природу и ее дочь Экологию. И тогда Степка понял, что нужно попросить прощения у Экологии. Но как же он найдет ту, которая давно исчезла и неизвестно, жива ли еще?
Мальчик решил снова пойти в лес к Лесной Нимфе и расспросить ее об Экологии.
Едва дыша, Лесная Нимфа поведала Степке, что Экология – это все, что вокруг нас. Что фрукты и овощи, птички и зверушки из его учебника по «Окружающему миру» – все это действительного было на Земле. Но тогда все любили матушку Природу и ее дочь Экологию, заботились о них. Изумленный Степка верил и не верил ее словам. Только пока он раздумывал, ее сердце перестало биться. И тогда мальчик упал на колени и произнес: «Дорогая, добрая Экология! Прости меня, прости всех нас – глупых, неблагодарных людей!»
Степка плакал так долго и горько, что не заметил, что стоит он уже не посередине высохшего болотца, а в прозрачной воде, и рыбки стукаются своими носами об его колени, зазеленели засохшие кустарники и ветви деревьев, из-под пыльной земли потянулась свежая травка, а за ней цветы, грибы и ягоды, которые он видел только на картинках в учебнике.
Только теперь ему стали понятны рассказы древних стариков. Степка взглянул на небо. Оно стало светло-голубым и прозрачным, а воздух уже не был горьким, а пах ландышами и фиалками.
Словом, он понял, что такое Жизнь. Понял слова лесной Нимфы, что Экология – это все, что вокруг человека. Вдруг Степка почувствовал на своем плече чье-то прикосновение. Он оглянулся и увидел прекрасную женщину с огромными цвета неба глазами, в зеленых, как свежая трава, одеждах, и услышал ее слова: «Твое признание вины, покаяние за всех людей планеты Земля стоит того, чтобы Лесная Нимфа ожила, чтобы вернулась на эту планету Жизнь. Но это будет уже в последний раз».
Вдруг они увидели множество людей, спешащих им навстречу. Но что это? Из землистых и дряблых, похожих на сдутые шарики, их лица превратились в розовые и сияющие.
Люди обнимали Лесную Нимфу, Экологию и Степку и дали торжественную клятву уважать законы матушки царицы Природы, любить ее и заботиться о них.
Только теперь все поняли, что даже самый маленький муравьишка и незаметный паучок, словом все живое очень нужны друг другу.
И множество птиц пронеслось над их головами – свидетели их обещаний.
Так 12-летний мальчик Степка Захаркин вернул своей планете Жизнь. С тех пор все стали называть его уважительно Степаном Алексеевичем.
